Дорогая Памела

ДЖО (рыдая). И оба погибли... (Ставит носилки на пол). Памела! Очнись, Памела!

Все окружают носилки. Возгласы: «О, Боже!» «Как это случилось?» «Памела!»

ГЛОРИЯ. Сердце! Прослушайте сердце!

СОЛ. Пустите меня! (Склоняется над ПАМЕЛОЙ). Ни звука! Тишина!

БРЭД. Надо сделать искусственное дыхание

СОЛ. Поздно!

ГЛОРИЯ (в отчаянии). Убийцы! Убийцы! (Плачет). Памела, миленькая моя!

СОЛ (полицейскому). Что ты торчишь здесь, фараон несча­стный? Убийцы раскатывают на машинах, а полиция льет крокоди­ловы слезы...

ДЖО (рыдая). Я найду его! Клянусь, я разыщу его и под землей! И пристрелю! Я из Сицилии! Меня ничто не остановит! (Размахивая пистолетом, уходит).

Оставшиеся обступают носилки, склоняют головы.

ГЛОРИЯ. Бедная Памела!

СОЛ. Какое несчастье! Я этого не переживу.

БРЭД. Вот так все решилось само собой...

СОЛ. Помолчи! Как можно в такой момент думать о делах... Друзья, я хочу оказать речь... (Встал в позу). Мы прощаемся сегодня с нашей дорогой Памелой... Эта женщина вошла в наши судьбы, для каждого у нее нашлось доброе слово и частица сво­ей души... (Всхлипывает). Страшно подумать, что несчастный случай отнял ее у нас, что какой-то сукин сын, какой-то подонок и мерзавец оборвал жизнь такой замечательной женщины. Пусть господь Бог покарает его за все! (Всхлипывает). Прости и нас, дорогая Памела! Прости, если мы были несправедливы к тебе... Прости за то, что не всегда наши помысли были чисты.

БРЭД. Не надо, Сол, об этом.

СОЛ. Нет! Я скажу! В такую минуту мне хочется снять грех с души! Памела! Мы тоже сукины дети и мерзавцы! Мы хотели те­бя погубить! А теперь, когда это случилось...

БРЭД. Заткнись!

СОЛ. Никто не заставит меня замолчать в такую минуту! Я говорю моей Памелой... (Подняв глаза к потолку). Памела, слышишь ли ты меня?

ПАМЕЛА. Да, Сол, говори... (Садится на носилках).

Общее замешательство.

ГЛОРИЯ. Жива! Памела жива! (Бросается обнимать ее).

ПАМЕЛА. Где я?

СОЛ. Дома, Памела, среди друзей.

ПАМЕЛА. Господи, какое счастье... Я ведь побывала уже на том свете.

СОЛ. Ты была мертва, Памела. Я не слышал стука сердца.

БРЭД (мрачно). Купи слуховой аппарат, кретин.

ПАМЕЛА. Господи, какое счастье видеть ваши лица. Глория... Брэд... Сол... Мой родной подвал... мои бочки... (Ог­лядывается, замечает папку с разбросанными листками). И ваша папка, сэр! (Собирает листки). Видите, все на месте, а вы волновались. Все хорошо. Все живы... все идет, как положено...

ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА (рассматривая листок). Верно. Здесь так и написано... (Читает). «Все хорошо. Все живы. Все идет, как положено»... Далее ремарка: «Общее ликование». (Смотрит на задумавшихся БРЭДА, СОЛА, ГЛОРИЮ). Конец четвертой картины.

Картина пятая

Ночь. Тот же подвал. Справа на диванчике сидит ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА, подложив под голову папку с пьесой. В центре в кресле сидит ПАМЕЛА, прислушиваясь к шороху, который раздается в углу подвала.

ПАМЕЛА (обращаясь к невидимым мышам). Ну что, безобразники? Теперь вам раздолье? А ну, тихо! Я кому сказала...

Шорох усиливается.

Ладно. Сейчас я вас успокою. (С трудом встает, опираясь на костыли, ковыляет в угол, роется в бумагах, достает большую фотографию кота, грустно рассматривает ее). Ах, Тэннер, как это несправедливо — покинуть меня в такой момент. (Прикалывает фотографию в углу на стене).

Просыпается ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА.

ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА. Что случилось, миссис Кронки?

ПАМЕЛА. Ничего. Спите...

ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА. Который час?

ПАМЕЛА. Не знаю. Ночь.

ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА (открыл пьесу, заглянул). Верно. Ночь. Началась последняя картина... (Читает). «Ночь. Тот же подвал. Памела Кронки сидит в кресле, прислушиваясь к шорохам...» Вот видите, миссис Кронки, вы нарушаете ремарки... Вам нель­зя ходить. Вам предписан покой.

ПАМЕЛА. Мыши. Они почувствовали, что господина Тэннера больше нет, и совсем обнаглели.

ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА. Вам нельзя ходить. Вам нужен поной. Мы поставим мышеловку.

ПАМЕЛА. Нет. Разве можно быть таким жестоким?! Я приду­мала хитрость... (Показывает на фотографию). Они увидят его усатую физиономию и угомоняться... Ах, какой он был добрый, мой Тэннер. Знаете, за всю свою жизнь он не погубил ни одной мыши, и ни одной птицы. Я всегда любовалась, как воробьи клюют из его миски, а он урчит, но даже лапы не поднимет.

ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА. Вы считаете, такое поведение украшает кота?

ПАМЕЛА. Это был цивилизованный и хорошо воспитанный кот. Можете представить, каких душевных мук ему это стоило. Но он сдерживал свои первобытные инстинкты. У нас был с ним общий принцип существования: «Живи и дай жить другим!»

ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА. Где-то я уже это читал.

ПАМЕЛА. Вероятно, в Библии.

ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА. Нет. Кто-то здесь уже произносил подоб­ную фразу. (Листает пьесу). Вот. Страница тридцать седьмая... Это сказал Сол Бозо.

ПАМЕЛА. Я так и подумала. Мистер Бозо один из самых по­рядочных и гуманных людей, которых я когда-либо встречала...

ЧЕЛОВЕК ТЕАТРА (усмехнувшись). Ах, миссис Кронки. Если б вы только знали, что собирался с вами сделать этот добрый и гуманный человек. Я бы мог вам рассказать, но не в моих привычках фискалить...