Дороги богов

— От стариков этих все зло, — поддакнул воевода Войгнев. — Он никак смириться не может, что Изборск его на поток был викингами взят.

— Раз град твой беден, то какой из тебя князь? — прогудел тихо один из бояр, необхватный в плечах витязь с пегой бородой. Двумя пальцами он мог, казалось, запросто сломать подкову.

— У меня одних торговых лодей полсотни по Нево-озеру ходит! — кивнул Будимир. — Ладога уж вон отстроилась, а давно ли в ней викинги хозяйничали? А Изборск все на ноги встать после разора не может. Да разве ж встанешь с таким-то князем! Прадед Земомысла, сказывают, сам землю пахал! Босой ходил траву коровам косить! Не коню своему любимому, а скотине! Правнук Мирошки Селянина — князь ильменьский! Смех!

— Не он один, — вставил воевода Войгнев.

— Ведаю, — ощерился Будимир. — Вот погодь, Вадима из седла выбью — тогда мало кому со мной спорить захочется!.. Пращуру Избору легче было — окромя старшего брата и спорить о княжении было не с кем! А тут — откуда только повылезло! И всякий род свой от Волха Славеновича считает!.. А наследовать князю Гостомыслу я должен по праву — внук его законный, от дочери Перемиры!..

Я перестал жевать. То ли и впрямь боги зорко следили за мной и позволили прикоснуться к тайне, то ли везло мне несказанно, но я случайно услышал такое, что не подозревал. Ясно было одно — усобица, семена которой были посеяны много лет назад Вороном, продолжалась. Теперь уже не сыновья Гостомысла — его внуки спорили о власти!

— Гостомысла Буривоевича ныне мало кто слушает, — вспомнил тот великан с пегой бородой. Окованный серебром рог он держал как иголку — кончиками пальцев, боясь раздавить. То был ближний боярин князя Будимира, именем Твердята, как его звал Будимир. — Сидит он в своем Новом Городе и сидит, смерти дожидается.

— Поговаривали люди — дурное, мол, семя в роду Гостомысловом, — осторожно вставил воевода Вой-гнев. — Братья друг друга поубивали, сыновцев своих тоже жизни лишили…

— Считаешь, что коль я тоже из его рода, то гниль дедову унаследовал? — прищурился Будимир. — А вот не бывать тому, чтоб дальняя родня у меня власть отбирала! Вадим — да, Храбрым его не зря величали на поле брани. Да только он сидит в своем Белоозере — и пущай сидит! А явится к деду в Новый Город или вовсе сюда — так мы ему покажем, где раки зимуют! Нам же сейчас надо Земомыслово гнездо раздавить, чтоб изборяне не смели и головы подымать, а пуще того — чтоб помогли, коли что, и против Белоозера выйти…

Я уже не мог спокойно сидеть. Не то чтобы меня тронула судьба неведомого мне города и его князей, деда и внука, просто я догадывался, зачем мне нужно было очутиться тут, в Ладоге, на воинской заставе в дружине князя. Усобица продолжалась, и я должен был сделать хоть что-то, чтобы помешать ей! Только как? У богов были явно свои цели, они не спешили открывать мне их. Так что же мне было делать?

Сейчас я думаю, что проще, чем остаться и махнуть на все рукой, придумать было нечего. Но тогда я запомнил только два слова — Новый Город. Где-то там сидел старый князь Гостомысл. Сидел, не зная, что его внук замышляет новую войну против его родичей. Ведь, насколько я понимал, все князья — и Земомысловичи из Изборска тоже — приходились друг другу родней. Стаей, как сказал бы Лесной Всадник. А в стае друг с другом не грызутся.

Не помню, как я выбрался из гридни и вышел на двор. Утоптанный сотнями ног, он уже был сух и каменно тверд, несмотря на весеннюю влажную пору. Позади дружинного дома высился еще один дом — для богов.

Врата в ограде были прикрыты. Я отворил калитку и прошел к резным изваяниям богов. Сразу, хоть и никогда не видел, я узнал Перуна — Прано-громовержца лютичей и бодричей, к которым причислял себя. Подле него стояла его жена, Макошь по-здешнему, чуть позади — остальные боги, имен которых я не знал. Тут же горел костер перед плоским камнем-жертвенником и виднелся холм землянки жреца. Услышав шаги, он выполз было на свет, но не стал мешать, когда я подошел и преклонил колени перед Перуном:

— Боже! Помоги мне!.. Я не ведаю, что делать, чую лишь, что должен что-то сотворить!.. Дай мне знак — и я свершу все по твоему слову!

Перун или кто еще — но кто-то из Светлых, несомненно, слышал мои речи. В костре затрещали головешки, сложенные шатром полешки рухнули, и небольшой уголек выкатился из пламени. Наклонившись, я подобрал его.

— Что тебе надо здесь, отроче? — послышался голос жреца. — Чего от богов требуешь?

— Я уже узнал все, что мне надо. — Я поклонился жрецу и не оборачиваясь вышел вон.

Кроме воинов на заставе были и отроки — подростки от десяти до семнадцати лет. Я остановил одного и попросил найти моего коня. Привыкший подчиняться таким приказам, подросток выполнил мою просьбу — и через некоторое время я уже покинул заставу. Выпустили меня беспрепятственно, но я понимал, что это еще не удача. Удачей будет, если князь Будимир не поймет, что я сбежал. Но неясное предчувствие не давало мне покоя — уж если ладожский князь замыслил войну с соседом, он позаботится о том, чтобы про это не узнали до поры. А тем более чужаки.