Дороги и люди

В лагере и на ночном привале, на Саганлугских высотах и в минуты жарких баталий, под Арзрумом встретит Пушкин многих из своих товарищей. «Как они переменились! Как быстро уходит время!» — воскликнет он.

Шеф жандармов Бенкендорф не ошибся: известный стихотворец, отставной чиновник десятого класса Александр Пушкин оказался в кругу своих друзей-декабристов. «Здесь увидел я нашего Вольховского...» — товарища по лицею, декабриста. «Здесь увидел я и Михаила Пущина...» — тоже декабриста, разжалованного в солдаты и отправленного на Кавказ. «Я поехал с Семичевым...» — декабристом, полгода отсидевшим в Петропавловской крепости. «Я встретил генерала Бурцова...» — его Пушкин знал еще по лицею. Бурцов был видным деятелем Союза благоденствия. «Вечера проводил я с умным и любезным Сухоруковым...» — за прикосновенность к делу декабристов Сухорукова исключили из гвардии и сослали на Кавказ. «Возвращаясь во дворец, узнал я от Коновницына, стоявшего в карауле, что в Арзруме открылась чума». П. П. Коновницын — декабрист, отданный в солдаты...

Так, вскользь, будто невзначай, Пушкин упоминает опальных друзей. Иногда он не сообщает ни их чинов, ни должностей, как бы намекая на близость с ними. Исследователи считают: поэт в дни пребывания своего в корпусе Паскевича был осведомлен, что за ним идет слежка. Он «держал себя серьезно, избегал новых встреч и сходился только с прежними своими знакомыми, при посторонних же всегда был молчалив и казался задумчивым», — вспоминает декабрист А. С. Гангеблов. И все-таки, когда поэт вернулся в столицу, Бенкендорф от имени царя потребовал от него объяснений. «Кто ему разрешил отправляться в Арзрум, — во-первых, это заграница, а во-вторых, он забыл, что обязан предупреждать меня обо всем, что он делает, по крайней мере, касательно своих путешествий. Дойдет до того, что после первого же случая ему будет определено место жительства»[3] — недвусмысленно угрожал Николай I. А небезызвестный ротмистр Бутурлин, с которым Пушкин встретился в Гергерах, адъютант военного министра, «мелкий куртизан и выскочка», написал донос на Раевского — обедал-де с людьми, сосланными под строгий надзор, держал себя с ними на товарищескую ногу. Этого было достаточно: царь приказал начать следствие «по делу Раевского». Доносчик же был награжден орденом Владимира 4‑й степени.

Никогда раньше Пушкин не видел войны. В отрочестве, будучи еще лицеистом, он пережил грозную страду 1812 года. Он видел, как шли на брань русские полки, и «душой восторженной за братьями спешил...». Он жил великой драмой родного народа и верил в неодолимую силу русского воина.

Вострепещи, тиран! Уж близок час паденья!
Ты в каждом ратнике узришь богатыря...

Но на поле брани он не был. И вот теперь, в тридцать лет, поэт не только увидел войну, но стал, пусть на мгновения, ее участником.

В дни, когда он находился в действующем корпусе, «Тифлисские ведомости» писали: Подобно Горацию, поручившему друга своего опасной стихии моря, мы просим судьбу сохранить нашего поэта среди ужасов брани». Эти строчки были напечатаны 28 июня, а за 14 дней до этого Пушкин сам подверг себя серьезной опасности, и, если б не друзья, кто знает, как обернулась бы его судьба.

Историк турецкой кампании и ее современник Н. Ушаков, в подробностях описывая сражение 14 июня, сообщает: «Гагки-паша, желая обозреть позицию нашу и удостовериться, действительно ли главные силы русских успели уже совершить переход к речке Инжа-су, приказал во 2‑м часу пополудни оттеснить аванпосты наши. Значительная партия куртинцев и дели, прокравшись лощиною, внезапно атаковала передовую цепь казаков. Начальствовавший ею подполковник Басов тотчас приблизил туда сотню своего полка, находившуюся в резерве; но турки ежеминутно усиливали нападение...» Дальше автор ставит звездочку и отсылает читателя к примечанию в конце книги: «Поэт, в первый раз услышав около себя столь близкие звуки войны, не мог не уступить чувству энтузиазма. В поэтическом порыве он тотчас выскочил из ставки, сел на лошадь и мгновенно очутился на аванпостах. Опытный майор Семичев, посланный генералом Раевским вслед за поэтом, едва настигнул его и вывел насильно из передовой цепи казаков в ту минуту, когда Пушкин, одушевленный отвагою, столь свойственною новобранцу-воину, схватив пику после одного из убитых казаков, устремился против неприятельских всадников. Можно поверить, что донцы наши были чрезвычайно изумлены, увидев перед собою незнакомого героя в круглой шляпе и в бурке. Это был первый и последний военный дебют любимца Муз на Кавказе».