Дороги и люди

Сам Пушкин в «Путешествии» о своем участии в сражении умолчит. Лишь в альбоме Е. Н. Ушаковой он шутливо нарисует себя на коне и с пикой в руке. Один только раз поэт упомянет о сложной обстановке, в которой он очутился, когда «войска опять получили приказ идти на неприятеля». Он спускался в овраг, «земля обрывалась и сыпалась под конскими ногами. Поминутно лошадь моя могла упасть, и тогда Сводный уланский полк переехал бы через меня. Однако бог вынес».

В тот день русские разбили тридцатитысячное войско сераскира арзрумского, шедшего на помощь Гагки-паше. Потом было решающее сражение с Гагки-пашой, длинные переходы к крепости Гассан-Кале, к горам Ак-даг, и, наконем, 27 июня, в день полтавской победы, был взят Арзрум. Вместе с Раевским Пушкин отправился в город, где «турки с плоских кровель своих угрюмо смотрели на нас. Армяне шумно толпились в тесных улицах. Их мальчишки бежали перед нашими лошадьми, крестясь и повторяя: «Християн! Християн!»...» У крепости «с крайним изумлением» Пушкин встретил своего «Артемия, уже разъезжающего по городу, несмотря на строгое предписание никому из лагеря не отлучаться без особенного позволения».

Что стало с этим армянским юношей, смелым пушкинским чичероне?

Пушкин рассказывает о военных действиях, которым в течение четырнадцати дней был свидетелем; рассказывает всего на десяти книжных страницах. А прочитаешь их, и кажется, что это целое батальное полотно — так густо насыщено оно событиями, фигурами, поступками самых разных людей; на полотне — короткие, в одну-две фразы, живут пейзажи гор, рек, лесов. Война предстает и в трагической своей сути, и в героизме, и в тактических замыслах военачальников, и в ратном труде их исполнителей.

Взгляд автора остр, ум постоянно в работе, в проникновении за оболочку факта. Вот два разных отрывка:

«Подкрепление подоспело. Турки, заметив его, тотчас исчезли, оставя на горе голый труп казака, обезглавленный и обрубленный. Турки отсеченные головы отсылают в Константинополь, а кисти рук, обмакнув в крови, отпечатлевают на своих знаменах». И двумя страницами ниже: «Лошадь моя... остановилась перед трупом молодого турка, лежавшим поперек дороги. Ему, казалось, было лет 18, бледное девическое лицо не было обезображено. Чалма его валялась в пыли; обритый затылок прострелен был пулею». Увидев такое, Пушкин «поехал шагом... ».

Двадцать два дня прожил поэт в Арзруме. Можно только предположить, каких сложностей и ухищрений стоило ему ускользать из сераскирова дворца, исчезать из-под неусыпного ока и «высочайшего» опекунства. Для чего? А чтобы побродить по городу, его окрестностям, зайти в арсенал и на базар, осмотреть кладбище, отправиться в лагерь, где содержались больные чумой, — то есть заняться тем, что, говоря нынешним языком, составляет профессиональную страсть очеркиста.

«Ужасно мне надоело вечное хождение на помочах этих опекунов-дядек; мне крайне было жаль расставаться с моими друзьями, но я вынужден был покинуть их. Паскевич надоел мне своими любезностями: я хотел воспеть геройские подвиги наших молодцов кавказцев; это — славная часть нашей родной эпопеи, но он не понял меня и старался выпроводить из армии. Вот я и поспешил к тебе, мой друг, Павел Степанович». Это, по свидетельству Потокского, сказал Пушкин, когда вернулся в Тифлис, одетый в белый турецкий плащ и красную феску, бросился в объятия издателя «Тифлисских ведомостей» Санковского.

На другой день поэт взошел на гору святого Давида и перед свежей могилой Грибоедова преклонил колена. На глазах его были слезы...[4]

Пробыв в Тифлисе шесть дней, Пушкин выехал на север. Перед ним — снова горы, снова Казбек и «уединенный монастырь, озаренный лучами солнца...», снова — «грозно ревевший» Терек... «Берега были растерзаны; огромные камни сдвинуты были с места и загромождали поток».

Читаю, вновь перечитываю эти удивительно точные, до осязаемости пластичные пушкинские описания природы. Но одна ли наблюдательность поражает здесь?

Дробясь о мрачные скалы,
Шумят и пенятся валы,
И надо мной кричат орлы,
И ропщет бор,
И блещут средь волнистой мглы
Вершины гор.

Не свое ли внутреннее состояние, не тяжесть ли своей судьбы выразил поэт в образе Терека, на который обрушился «с тяжким грохотом» обвал?

Но задних волн упорный гнев
Прошиб снега...
Ты затопил, освирепев,
Свои брега.

Эти стихотворные строчки написаны в 1829 году. Через шесть лет Пушкин напишет прозу — «Путешествие в Арзрум».

«...ПОДВИЖНИКИ НУЖНЫ, КАК СОЛНЦЕ»

Нет, нельзя заигрывать с дальневосточной погодой! Достаточно было сделать ей несколько комплиментов, как зашумел ветер, гладкие воды бухты Золотой Рог покрылись морщинами, небо затянулось черными тучами, грянул гром и застучал ливень. Пришлось отсиживаться в аэропорту Владивостока...