Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

Шале совершенно неподвижен, он больше ни на кого не смотрит, кажется, он ко всему равнодушен. Шнейдер выскальзывает из-под руки Брюне и, волоча ноги, подходит к двери. Дверь закрывается. Брюне долго смотрит на дверную ручку, потом поворачивается к Шале.

— Ты его оскорбил!

Шале не отвечает, Брюне злится.

— Послушай-ка, Шале… — сурово начинает он. Шале поднимает правую руку, прижав локоть к боку,

Брюне умолкает. Шале говорит:

— Это Викарьос.

Брюне непонимающе смотрит на него, Шале продолжает говорить. Внешне он холоден, но его звучный голос трибуна весьма выразителен.

— Тип, который только что вышел, — Викарьос.

— Какой Викарьос?

Но ответ он уже угадал. Шале, не повышая голоса, отвечает:

— Викарьос, которого исключили из партии в тридцать девятом году.

— Но этого человека зовут Шнейдер, — неуверенно возражает Брюне.

Тем же скупым и молчаливым жестом Шале поднимает предплечье и протягивает к Брюне открытую ладонь.

— Не утруждай себя возражениями. Он меня узнал. И он понял, что я его узнал.

Брюне повторяет:

— Викарьос!

Фамилия вертится у него в голове, он думает: эта фамилия мне о чем-то говорит. Он через силу произносит:

— Я не знал, что это Викарьос…

— Понятно, не знал, — соглашается Шале.

Брюне кажется, что он уловил в этой фразе оттенок снисходительности. Он вскидывает голову, но глаза у Шале тусклые, он прижимает руки к бокам, втягивает голову в плечи: можно подумать, что он сопрягает свои члены, чтобы лучше ими управлять. Брюне спокойно спрашивает:

— Он случайно не был журналистом?

— Подожди! — прерывает его Шале.

Он быстро пересекает комнату и прислоняется к печке. У него униженный вид.

— Никак не могу согреться.

Брюне ждет: ему не холодно, он чувствует, какой он тяжелый и сильный, он ощущает себя хозяином своего тела и своего духа. Он ждет, у него есть время ждать, он терпеливо улыбается Шале, превращаясь в бесконечное терпение. Шале придвигает к себе стул и садится. Очень скоро он вновь говорит режущим, как лезвие ножа, голосом:

— Ты что, не получил прошлой зимой предупреждение партии?

— Относительно Викарьоса? — Да.

— Вероятно, получил, — отвечает Брюне. — Но я был солдатом, а в полку не было никакого Викарьоса…

— Он был главным редактором оранской газетенки, — говорит Шале. — Газетенка не была в прямом смысле партийной, но партии симпатизировала. Викарьос же стоял на партийном учете. Его жена тоже. Он вышел из партии в тридцать девятом году.

— Из-за пакта?

— Естественно. Он опубликовал заявление о выходе из партии в своей газете, после этого напечатал три передовицы, направленные против нас, а потом ушел в армию добровольцем. А может, его и мобилизовали, точно не знаю.

— Ты говоришь правду? — спрашивает Брюне.

Он взвинчен, словно получил извещение о чьей-то кончине. От слов Шале жизнь Шнейдера мгновенно завершается. Ведь покинуть партию и умереть — это одно и то же.

— Чистую правду.

Брюне мысленно повторяет эти слова и думает: происходит что-то важное.

— Потом, — продолжает Шале, — стало известно, что он посылал донесения в генеральное губернаторство Алжира. Алжирские товарищи имели на сей счет верные доказательства.

Брюне падает на стул и от всего сердца хохочет. Шале удивленно смотрит на него.

— Я смеюсь, — объясняет Брюне, — потому что как раз сегодня утром узнал, что мои ребята его не выносят.

Шале важно и одобрительно кивает головой.

— Партийные массы никогда не ошибаются.

Брюне думает: что ты знаешь о партийных массах? Он говорит:

— Точно. У них нюх на такие дела.

Шале греется. Брюне думает: Шнейдер был осведомителем. Это ему почему-то льстит. Наполовину прикрыв глаза, он стискивает зубы и сквозь ресницы смотрит на некрасивое лицо Шале, он думает: вот мой товарищ. Брюне очень покойно: все это не так уж неприятно, это даже лестно. Каждый раз, когда обнаруживаешь веские причины, чтобы думать, что люди сволочи и что не стоит жить, это доставляет некое удовлетворение. Он смотрит на Шале: теперь мы будем жить вместе в этом лагере в течение месяцев, лет, день за днем.

Это тоже лестно. Шале с любопытством изучает его и спрашивает:

— Что собираешься делать?

Брюне в замешательстве кусает губы: А разве необходимо что-то делать? На секунду он становится вялым и инертным, но внезапно на него накатывает ярость.

— Ты еще спрашиваешь?! — заикается он. — Ты еще спрашиваешь?!

Он берет себя в руки и сухо добавляет:

— Я его вышвырну вон, вот что я сделаю. И немедленно!

У Шале холодный и растерянный вид. Он бормочет:

— Это слишком рискованно.

— Рискованно было бы оставлять его в бараке.

— Он знает, что ты из партии?

Брюне отворачивает голову, его гнев утихает.

— Он узнал меня с первого дня.

— А товарищи? Он тоже знает, кто они?

— Конечно.

— Хуже некуда! — говорит Шале. Брюне живо объясняет:

— Это было необходимо. Он мне очень помогал в работе.

— Какую работу ты выполнял? — небрежно спрашивает Шале.

— Мы об этом поговорим позже.

— Как бы то ни было, раз он так много знает, нужно предполагать самое худшее: если ты его вышвырнешь вон, как кусок дерьма, он нас выдаст.

Брюне пожимает плечами:

— Вовсе нет! Он не из таких. Шале раздраженно говорит: