Дороги товарищей

И Костик, к своему удивлению, прислушивался к голосу Коли, догонял строй, немножко расправлял грудь. Странно, черт возьми! Месяц назад он и не замечал этого худенького, невзрачного одноклассника. Коля Шатило не существовал для него. А теперь вот этот самый Коля подбадривает Костика. Да, странные, странные перемены, странные времена!

Костик сейчас с особенной злостью ненавидел фашистов. Но это была какая-то совершенно личная ненависть. Так ненавидят вора, проникшего в заветный сундук, соперника, отнявшего любимую женщину, соседа по квартире, мешающего жить. Фашисты нарушили покой и благоденствие семьи Павловских, покой Костика, незаурядного человека, прекрасно знающего себе цену. Все остальное, конечно, тоже важно, но главное — это! Ах, как ненавидел фашистов и вообще немцев Костик! Это ведь они заставили его бежать вприпрыжку за своими одноклассниками, бормотать вполголоса песню, выслушивать смешные наставления Коли Шатило. Глупейшее, преглупейшее, унижающее занятие!

— Смелее, смелее, Костик! Может быть, завтра — и нам в бой! — слышался рядом голос Коли.

Жизнь была ужасна.

«Ах, какая песня! Какая боевая, бесподобная, зажигающая песня! — думал в это время Аркадий Юков. — Да с этой песней прямо в бой можно, в атаку, в штыки!.. „У нас героем становится любой…“ Вот это верно: прикажет страна — и любой!.. И я, например. Прикажут — пойду на смерть. Да и все: Саша, Ваня, Борис Щукин. Не-ет, фашист! Не-ет, проклятый. Ты прешь? Города занимаешь? Людей пытаешь? Ты думаешь: всесильный, непобедимый. Посмо-отрим, посмо-отрим, гад! Мы еще встанем поперек твоей дороги. Нас — миллионы! У нас героем становится любой!»

— Раз, два, три! Раз, два, три! Р-равняйсь! Шире шаг! — командовал Саша.

Жизнь была прекрасна!

Рядом с Сашей, иногда забегая вперед, семенил мальчишка лет двенадцати. Босой, в обтрепанных брюках с дырками на коленях, рыженький, в веснушках, он преданно, умоляюще заглядывал Саше в лицо, без устали тянул:

— Дяденька-а! Возьмите и меня! Моего папку немцы убили. Вчера похоронную принесли. Возьмите, дяденька-а!.. Я не струшу. Я в разведку пойду. Возьмите, пожалуйста, дяденька-а!

Сначала Никитин не отвечал, только сурово сжимал губы да хмурил брови. Глупый мальчишка! Разве не ясно, что им самим, взрослым людям, еще далеко до фронта? Пока что не берут и их. Да, очень глупый, беспонятливый мальчишка! Только сердце тревожит. В разведку захотел!.. Не струсит! Да ведь каждый из них пошел бы сейчас в разведку. Эх, мальчишка, мальчишка!..

— Отстань, пацан! — сердито сказал он.

Но босой паренек не отставал. Он непременно хотел идти вместе с ними и непременно в разведку.

— Дяденька-а!.. Возьмите, дяденька!

— Пристраивайся в хвост и не скрипи больше, — сказал Саша.

— Я в разведку пойду! Я не струшу! — закричал обрадованный мальчишка.

Костик по-прежнему отставал. Мальчишка бесцеремонно занял его место. Костик поплелся один. Теперь он был самым последним. У него проснулась желание — юркнуть в какой-нибудь переулок. К сожалению, колонна приближалась к вокзалу. Поздно, поздно! Надо было раньше думать, Костик.

«Ах, Женя, Женя, как ты подвела меня!»

— Ребята, паровоз под парами, — с беспокойством спохватился Вайя. — Спешим!

— Бего-ом! — скомандовал Саша.

Наконец-то Костику представился случай юркнуть в сторону. Он несколько секунд постоял, провожая одноклассников грустно-насмешливым взглядом, затем помахал вслед им рукой и зашагал назад. Он предпочитает свою собственную дорогу.

Ваня Лаврентьев не напрасно беспокоился: только он подбежал к теплушке, из которой уже тянулись к нему руки новых товарищей, как паровоз дал гудок, и под бодрые крики, песни и плач женщин состав тронулся в свой трудный путь — к фронту, в бой. Ваня на бегу поцеловал Наташу, прокричал что-то друзьям-одноклассникам и с разлету вскочил в теплушку.

— Прощай, Ваня!

Толпа провожающих побежала за составом. Громкие рыдания заглушили все звуки.

Наташа Завязальская не кинулась по шпалам вместе со всеми. Она словно вросла в землю. Большие серые глаза ее, сухие от молчаливого страдания, были устремлены в одну точку — туда, где светлело, как счастье, лицо Вани. Оно светилось все слабее и слабее… мелькнуло последний раз и исчезло.

К Наташе подошла Женя, обняла ее, потерлась носом о плечо подруги и прошептала:

— Милая, милая!..

Наташа заплакала.

«Ваня уехал, скоро уедет и Саша», — подумала Женя. Уедет и Саша! Вот так же сядет в теплушку и уедет. К победе ли? К смерти ли?..

— А-а-а! — закричала Женя и, расталкивая людей, побежала по перрону. Никто не обратил на нее внимания. Сколько их бегало около вокзала, женщин и девушек!

Саша все еще махал рукой вслед ушедшему эшелону. Женя, не раздумывая, как это будет выглядеть, с размаху повисла у него на плечах и поцеловала в щеку.

— Ты что? — Саша отскочил от нее, как ужаленный.

— От страха, — сказала Женя.

— Я тебя не понимаю.

— И не надо. Здесь надо чувствовать. — Помолчав, Женя добавила: — Я просто удостоверилась, на месте ли ты.

— Ну и что?.. — краснея, спросил Саша.

— Дурак! — радостно ответила Женя. Ужас, внезапно сдавивший ее сердце, прошел.