Дороги в горах

Спать легли поздно. Мать с дочерью устроились в телеге на душистом разнотравном сене. Было темно и тихо. Лишь в загоне сытно кряхтели телята да откуда-то из низины доносилось чуть слышное бряканье ботал. Марфа Сидоровна лежала на спине и смотрела в густую синеватую россыпь звезд. Клава нащупала под козьей дохой большую, шершавую ладонь матери и прижала ее к своей щеке. Так она всегда делала в детстве, когда хотела приласкаться и утешить мать.

— Мама, ты молчишь. Я старалась…

— Знаю, дочка, ты старательная, — мать тяжело вздохнула. — Надеялась на тебя… А теперь вроде и жить незачем. Замуж и без меня сумеешь выйти.

— Мама! — Клава подняла голову.

— Ладно, давай спать. Утро вечера мудренее.

Но уснуть Марфа Сидоровна не могла. Смежив веки, она впадала в забытье и вдруг вздрагивала, как от внезапного толчка. Из бездонной глубины неба равнодушно подмигивали звезды, временами надрывным детским голосом вскрикивала сова, брякали боталы. И опять наступала глухая сонная тишина. Казалось, вся жизнь застыла и ночи не будет конца. Марфа Сидоровна ворочалась с боку на бок, а сон все не шел. Вместо него наваливалось прошлое. В памяти женщины вставала вся ее многотрудная жизнь с большими надеждами и маленькими островками радости…

Она работает у кулака. Мечется с темна до темна: стряпает, моет, доит коров. При окриках хозяйки испуганно вздрагивает. Особенно не по себе ей от похотливого взгляда хозяйского сынка. Этот раскормленный верзила часто загораживает дорогу.

— Чего боишься, дура? Другая бы радовалась…

Она понимала, что все это кончится нехорошо, что надо уходить. Но куда пойдешь? Отец у нее повешен атаманом Сатуниным, мать умерла, сестры так же, как она, батрачат. Кто ей рад, куда приклонишь голову?

Однажды, когда она доила Пургу, молодой хозяин, появившись в дверях коровника, сказал с довольной ухмылкой:

— Теперь ты никуда не денешься.

Опрокинув ведро с молоком, она вскочила, прижалась к яслям. Хотела закричать, так чтобы слышало все село, но голос перехватило. Все-таки она крикнула.

— Не дури… Денег дам…

— Э, зачем трогаешь девушка? — Алтаец-батрак решительно выставил на хозяина вилы. Она бросилась к нему, как к родному, уцепилась за рукав.

— Вася!

Хозяин отступил к двери и оттуда зло заорал:

— Что тебе надо, собака? Твое дело — за коровами ухаживать. За это деньги получаешь.

— Бедную девушку обижаешь — не мое дело? Мы в волость пойдем. Думаешь, похвалят тебя? Уходи! Распорю живот, как бешеному волку.

Эту ночь Марфа Сидоровна провела в дымном аиле Василия Арбаева. Мать Василия, радушно угощая девушку, виновато говорила:

— Нет чая, шанду[11] заварила… Однако не нравится?

— Ничего, мать, — убежденно сказал Василий. — Скоро у нас много будет чая. А шанду Бычковы пусть пьют.

— Заставишь ты их… — усомнилась старуха.

— Заставим. Советская власть не балует таких.

Назавтра к вечеру в аил с трудом втиснулась хозяйка. Брезгливо морщась, сказала:

— Вот где ты приют нашла? Тут сытней, лучше, чем у нас?

— Зачем пришла? — зло спросил Василий.

Хозяйка притворно улыбнулась.

— Поговорить по-доброму. Ты, девка, на нас можешь обижаться. Парень он молодой, здоровый. И мы тоже были молодыми… Пурга обревелась, никого на дух не допускает. К ней с ведром, а она ногами бьет. Побойся бога, пропадет ведь корова…

— Я пойду, — сказала Марфа Сидоровна.

— Правильно, пойдем, — согласился Василий. — Нам сегодня в волости сказали — скот баев скоро будет наш, общий. Зачем ему пропадать?

Василий оказался прав. Осенью семью Бычковых отправили куда-то далеко на север, а их двор отвели под молочнотоварную ферму сельхозартели «Кызыл Черю». Василий и Марфа к тому времени поженились. Они жили в маленьком домике, стоящем у самого леса над Катунью. Василий заведовал молочнотоварной фермой, а Марфа Сидоровна работала дояркой. Родилась Клава, а через три года — Антон. Вместе с детским лепетом в дом вошло большое счастье. Но началась война… В 1943 году Василий пришел с фронта больной туберкулезом. Ему не помогли ни санаторий, ни настои трав. Умирая, он просил довести до дела детей, выучить их.

— Не беспокойся, Вася… Себя не пожалею, — говорила Марфа Сидоровна.

Василий умер, а через полгода мальчика задушила дифтерия. Осталась одна Клава. Заменив мужа на ферме, Марфа Сидоровна целыми днями ездила по многочисленным стоянкам и все думала о дочери. Они уже твердо решили, что Клава станет зоотехником. И всякий раз, когда Марфа Сидоровна чувствовала, что дела на ферме идут не так, что у нее не хватает знаний, сил и настойчивости, она говорила себе: «Ничего, скоро дочка заменит меня. Она сделает…»

И вот сегодня все рухнуло.

Марфа Сидоровна с тяжелым вздохом приподнялась на локте, пристально всматриваясь в лицо дочери. За деревьями на горе показалась большая луна. Ее бледный свет скользил по небу, растворяясь в алом сочном свете занимавшейся зари. Отгорев, угасали звезды.

Веки Клавы вздрагивали. «Не спит, беспокоится…» — подумала Марфа Сидоровна и большой шершавой ладонью осторожно прикоснулась к волглым волосам дочери. Клава открыла глаза.