Дороги в горах

— Ишь как получается, — озадаченно говорит он. — Ну что же, зайдем с другого конца. — Лукичев ребром ладони решительно сдвигает костяшки, и опять все начинается сначала. Клаве кажется, что угрюмое, с тяжелой челюстью лицо бухгалтера становится моложе. «Как пианист», — восхищается она. А на столе Федора Балушева раскрытые папки, счеты уже добрых полчаса ожидают хозяина. В приоткрытую форточку Клаве слышно, как Федор перебрасывается словами с конюхом.

В тишине, нарушаемой лишь щелканьем да шуршанием бумаг, прошел час, второй.

Перед обедом появился Гвоздин, в желтом кожаном пальто и пушистой пыжиковой шапке, осыпанной снегом. Он сказал: «Здравствуйте», а главному бухгалтеру подал лопаткой ладонь. Пожимая ее, Лукичев приподнялся.

— Иван, Александрович, вам два раза из райкома звонили. Просили зайти к Хвоеву.

— Знаю… Был сейчас у него. — Гвоздин достал из кармана пачку «Казбека», взял папиросу, предложил Лукичеву. Тот неловко запустил в коробку желтые от никотина пальцы.

— Давайте, побалуюсь.

Затягиваясь пахучим дымком, Прокопий Поликарпович кивнул на окно:

— Погодка-то, Иван Александрович, будто по заказу охотников. Зайца теперь хорошо брать. Разве махнем, Иван Александрович?

— Да оно не плохо бы, но дела. Дыхнуть некогда. Вот опять выезжать: поручили одно дело подготовить на бюро. Если к выходному управлюсь, съездим. Можно Валерия Сергеевича пригласить. Он заядлый охотник.

— Да? — удивился Лукичев. — Вот не знал.

— Ну как же… Мы с ним не раз ездили… Хотя теперь, пожалуй, не поедет. Жена у него разбилась, в больнице лежит.

— Вот ведь несчастье…

Иван Александрович поговорил еще несколько минут и ушел в свой кабинет, а угрюмое лицо Лукичева долго после этого светилось улыбкой.

В час, когда все собрались на обед, зашла Феоктиста Антоновна. Клаве стало не по себе. Надевая коротенький плюшевый жакет, она покраснела, отвернулась. А Феоктиста Антоновна остановилась посреди комнаты.

— Мне, дорогая, поговорить с тобой надо. Подожди минуточку, я сейчас.

Феоктиста Антоновна ушла в кабинет мужа, а Клава с бьющимся сердцем думала: «Зачем я ей потребовалась? Неужели об Игоре?..»

Клава не ошиблась.

— Я знаю, вы переписываетесь с Игорем, и вообще мне все известно. Знаю, почему он поступил в этот сельскохозяйственный институт, хотя ему там совсем не место, — говорила Феоктиста Антоновна, с напускной важностью глядя в затканную снежинками даль. — Ты не понимаешь по молодости, но вы совсем… м… разные. Он тебе не пара. И ты, пожалуйста, не надейся… Этого никогда не будет. Я не позволю. Игорь такой чуткий, способный, вообще необыкновенный. Он очень скоро в тебе разочаруется. Люди должны дополнять друг друга. А ты вот бумаги переписываешь…

Они шли по шоссе. Скованная робостью, Клава шагала неуверенно, приотставала. Но когда Феоктиста Антоновна начала рассчитанно хлестать словами, Клава, вздрогнув, прибавила шагу и поравнялась с Феоктистой Антоновной.

— Вы изо всех сил стараетесь меня обидеть. Что я такого сделала? Зачем усиленно доказывать, что Игорь хороший, а я плохая? Пусть… Какое вам дело до меня?

Феоктиста Антоновна круто обернулась. Их взгляды встретились. Через секунду Феоктиста Антоновна, отвертываясь, процедила:

— Вот ты, оказывается, какая. Я так и думала. Я хочу, чтобы ты поняла…

— А я поняла! — крикнула Клава и побежала к дому. В голове все путалось, кружилось, лицо горело, всю ее колотила дрожь. Опомнилась она только во дворе. «Что я наделала! Еще нажалуется. Выгонят… Ну и пусть выгоняют! Подумаешь… Не пропаду!»

Открывая замок, Клава подумала, что, возможно, за дверями лежит брошенное почтальоном письмо от Игоря. Надо ему сообщить обо всем. Как он отнесется к выходке мамаши?

За порогом действительно белел прямоугольник конверта. Клава торопливо схватила его. Нет, не от Игоря. Кто же пишет? Знакомый почерк. «Училище механизации сельского хозяйства. Н. Белендин».

— Колька… — разочарованно прошептала Клава.

Глава седьмая

С наступлением холодов Марфа Сидоровна стала настаивать, чтобы перевести слабых коров в село, на старый двор. Он с годами сильно обветшал, но до сих пор оставался в колхозе наиболее теплым, удобным. Кузин долго возражал, доказывал, что при плохих зимних пастбищах вокруг села колхоз быстро израсходует все небольшие запасы сена и соломы. И только когда выпал небывало глубокий снег, а старики в один голос стали утверждать, что зима будет лютой, Кузин скрепя сердце согласился:

— Ладно, но не больше полста голов… Самых слабых отберите.

Марфа Сидоровна осмотрела пустовавший несколько лет двор. Под навесами и в пригоне высились кучи перегнившего навоза, заплоты похилились, а кровля во многих местах провалилась, зияла дырами. Чтобы привести все в порядок, потребовалось больше недели. Крышу ремонтировали в последнюю очередь. Колхозник из полеводческой бригады забивал дыры соломой, а сверху присыпал сухим перегноем. Марфе Сидоровне казалось, что он делает все без старания, для вида.

— Не так, Карлагаш. У тебя руки, как отсохлые. — Марфа Сидоровна сама взобралась на крышу.