Дороги в горах

Геннадия Васильевича оставили ночевать. От беспокойных мыслей он долго ворочался на диване. В окна смотрел с горы шар луны. Ее бледные лучи, с трудом пробивая густую листву расставленных на подоконниках цветов, кропили пол светлыми пятнами. Кузин храпел так, что в груди у него булькало. Геннадий Васильевич прислушивался к этому храпу, им овладевали противоречивые мысли. Кузин благодетелем себя в колхозе чувствует, но… Мальчишку усыновил и, кажется, любит его. А о Бабахе и говорить не стал. Странно…

* * *

Проводив мужа, Катя Ковалева несколько дней по-настоящему блаженствовала. Отпала необходимость подыматься затемно, чтобы приготовить мужу завтрак. Теперь она нежилась в постели до десяти-одиннадцати часов. Приоткрыв заспанные глаза, смотрела, как занимается за окнами мутное зимнее утро, как, прильнув к ней, сладко посапывает дочурка, мягкая, теплая, бесконечно дорогая, и опять засыпала.

— Мама, кушать, — тянул из своей кроватки неугомонный Володька.

— Возьми, сынок, сушку в буфете. Стульчик подставь…

Слышалось хлопанье дверей. Соседи уходили на работу, в магазины, на рынки, а Катя, находясь во власти сладкой дремоты, думала о том, что ей спешить некуда. Она может лежать столько, сколько ей хочется. Еще она думала о том, что живет в городе последние дни. Катя ясно не представляла, как будет там, в деревне, но во всяком случае лучше, чем здесь. Ведь жена председателя колхоза… Все станут ее уважать… А здесь, прожив несколько лет, она осталась неприметной. Ее никто не знает, и она никого не знает.

Как-то Катя пошла за молоком. Около магазина толпились женщины, ожидая, когда кончится обеденный перерыв. Катя заняла очередь. Стояла, прислушивалась к разговорам. И о чем только не говорили! Сгорбленная старушка рассказывала, как она домашними средствами избавилась от ревматизма.

— Аню давно не видела? — спрашивала, очевидно, у подруги молодая женщина в модной шляпке. — Виктор бросил ее. Да, да… А ты не знала? Поехал в командировку и там познакомился… Какая-то лаборантка. А девчонка у Ани такая забавная…

Получив молоко, Катя заспешила домой. Шла, натыкаясь на встречных. Дома бросилась к почтовому ящику. В нем лежали газеты, но письма не было. Почему? Сколько дней, как он уехал? Пять… Нет, уже шесть. Это неспроста. Определенно. Там сразу набросятся. Приехал такой видный мужчина.

И кончилась спокойная, полная тихого блаженства и радужных ожиданий жизнь Кати. Теперь она не находила себе места. Мысли, одна нелепей другой, мучили ее.

Вечером, когда уснули ребята, Катя достала из комода альбом с фотографиями. Вот Катя на сцене. Она руководила хором, сама пела, мечтала об известности… Геннадий около коня, на котором разъезжал по колхозам… А вот они вместе около реки, фотографировались еще до женитьбы…

…Захлопнув альбом, Катя взялась за письмо Геннадию. Писала много, все от души. А когда закончила, прочитала — порвала письмо в мелкие клочья.

Через два дня Катя получила от мужа весть. На маленьком листочке Геннадий Васильевич наспех сообщал, что временно работает заведующим фермой. Поэтому с переездом придется повременить…

«Повременить», — думала Катя, вся холодея. Кажется, предчувствие не обмануло ее. Катя, уронив на стол голову, заплакала.

Глава девятая

— Мама, я вот тут принесла плюшек и коржиков. Сама пекла, не знаю, как получились.

Клава сидела на краешке белого табурета, растерянно искала места для внушительного свертка. В большой комнате было, как в лесу после первой пороши, тихо, светло и строго. В этой непривычной обстановке мать казалась совсем иной, чем дома, чужой, далекой.

— В тумбочку положи, — сказала Марфа Сидоровна. — Зина-то заходит?

— Бывает.

— Как они живут?

— Ничего живут…

Марфа Сидоровна высвободила из-под простыни большие костлявые руки с густыми веточками темных вздувшихся вен.

— Ну, а с работой как?

— Работаю… Делаю, что заставят.

Клаву тянуло открыться матери, сказать, что работа ей уже опротивела. Надоело с утра до вечера переписывать непонятные цифры, линовать бумагу, а другого интересного, Прокопий Поликарпович почему-то не поручает. Не доверяет, что ли? Но Клава ничего не сказала. Мать и так осунулась, морщин заметно прибавилось. Зачем лишнее беспокойство?

— Мама, тебе полегчало?

— Искололи всю… Будто лучше немного. Как там на ферме? Не слыхала?

— Нет… Собираюсь все сходить, да некогда.

По тому, как мать отвела в сторону глаза, стало понятно, что она недовольна. «Сходить надо. Сегодня же схожу», — мысленно решила Клава и вдруг, нарушая строгую тишину, радостно вскрикнула:

— Да, совсем забыла! Эркелей недавно встретила. Смеется, как всегда… Серьги новые, большущие. Она теперь тут, на старом дворе. Приглашала на Ласточку полюбоваться.

— Я наказывала Чинчей, чтобы Ласточку пригнали… Слабая… Отелится скоро. Ну, еще что наговорила Эркелей? — Марфа Сидоровна, морщась от боли, повернулась на бок, подвинулась ближе к дочери.