Дороги в горах

— Нет, какая из меня теперь работница. Себя-то еле ношу…

— Да, здоровье потерять легко, а нажить… Ну, а дочка, Клава, как?

Обходительность и участливый тон Ботала как-то заметно погасили у Марфы Сидоровны неприязнь к ней. Она сказала:

— А что дочка? Ночи напролет над книжками… Убегает чуть свет, приходит ночью.

Ботало завела вверх глаза.

— Скажу тебе, Сидоровна, молодежь нынче не та. Мы при родителях-то дышать боялись, по одной доске ходили. А теперь ушлые, ух и ушлые! Водят нас, простофилей, вокруг пальца.

— Ты к чему? — насторожилась Марфа Сидоровна. — Не пойму…

Мутные глаза Ботало забегали, ни на чем не останавливаясь.

— Да я так, Сидоровна… К слову пришлось. Не подумай, что из корысти. Тебя жалеючи… Знаю твою жизнь горемычную.

— Не жалей, а говори. — Марфа Сидоровна настойчиво высвободила свой рукав от руки Ботало, требовательно взглянула в ее фиолетовое лицо. Та заговорщически оглянулась — не стоит ли кто поблизости.

— Вечор иду я это мимо завалюхи Белендиных — свет так и брызжет из окошек, ну чисто тебе алюминация. Да, и с самой дороги видать, как сидят они за столом. Значит, Колька и твоя дочка. Глаз, друг с дружки не сводят… А больше в доме ни души. Потом Колька встал и задернул занавески…

«Слава богу. Пора к берегу прибиться», — подумала Марфа Сидоровна. Но вслед за этой радостной мыслью явилась вторая: «Дочку мою поносит».

— Вот тебе и работа… Да с такой работой недолго, избави боже, до греха… Принесет в подоле, ославится…

— Не такая у меня дочка, чтобы глупость позволить. А если и принесет, так не к тебе в дом, не твоя печаль.

Марфа Сидоровна отвернулась и пошла. Ботало, никак не ожидавшая такого оборота дела, растерялась и молчала, потом крикнула вслед:

— Да я ведь упредить хотела! Взбрыкнула, кляча норовистая! Другая бы мать спасибо сказала, а она горло дерет. Знаем, как в войну мясом обжиралась. И дочка, видать, не лучше… Одного поля клюковки!

Боталу показалось уже зазорным идти с Марфой Сидоровной по одной стороне улицы. Озираясь, — место бойкое, как бы не влететь под машину, — она перебралась через скользкую с ледком на выбоинах дорогу. Злость, истоки которой Ботало даже не пыталась выяснить, распирала ее. Вскоре она так распалилась, что стало невтерпеж — заскочила к Феоктисте Антоновне Гвоздиной. Там и отвела душу. Досталось не только Марфе Сидоровне, Клаве, но и покойному Василию и всем родственникам.

Феоктиста Антоновна слушала с удовольствием. На ее блеклых, съеденных краской губах играла улыбка. Случай, если он даже целиком выдуман, как нельзя кстати. Он поможет окончательно уничтожить эту алтайку в глазах Игорька. У мальчика что-то осталось от увлечения школьных лет — от внимательной матери ничего не скроется. Это «что-то» надо вытравить, выжечь.

А Марфа Сидоровна так расстроилась, что глаза застлало туманом, и она с полпути вернулась домой. «Господи, что же это? Неужто правда? Да нет, не может… Зайти могла, чтобы проведать. А насчет баловства там — нечего думать, не допустит… Теперь раззвонит по всему селу. Стыд-то какой! Самая вот сколько вдовой прожила, и никто не заикнулся…»

Дома Марфа Сидоровна сразу легла.

— Мама, что с тобой? — забеспокоилась Клава, когда вечером вернулась с работы. — Заболела?

— Нездоровится. Щи в печке. Перетомились, поди?

— Да ты вставай. Вместе поедим. Ведь не обедала?

— Нет. Голова раскалывается.

Клава положила ладонь на лоб матери, присела на край кровати. От нее приятно пахнуло свежестью. И сама она была свежей, румяной. Влажно поблескивали черные глаза.

— У нас есть, кажется, таблетки. Найти?

— Не надо, пройдет. Сегодня ты рано… А вчера куда заходила, что ли? — Марфа Сидоровна из-под полуопущенных век пристально смотрела на дочь. Если есть грех — он обязательно скажется на лице.

— Вчера? — Клава на секунду задумалась. — Да, у Кольки была. Сидит там, как сурок. Посуда немытая, пол грязный.

Марфа Сидоровна улыбнулась.

— Жалеешь всех: и людей, и ягнят… А ведь не все понимают такую доброту.

* * *

Утром Клава вышла на крыльцо. Из-за гор, прикрытых искристой дымкой, косыми стрелами вырывалось на небо солнце. Провода и ветви деревьев обросли игольчатым куржаком, стали толстыми. У крыльца под сапогом сухо хрястнуло и зазвенело, точно Клава наступила на лист стекла. А вчера, когда Клава забегала пообедать, здесь так пригрело, что образовалась лужица. Из нее пили куры, в ней с наслаждением смывали сажу печных труб воробьишки.

За воротами Клава еще раз подумала, с чего начинать сегодняшний день. Пожалуй, зайти сначала в свинарник. Узнать, как там дела, повидаться с Эркелей.

Клава не может, да и не старается понять, что влечет ее к Эркелей. Если три-четыре дня они не видятся — Клава уже скучает и обязательно выберет время, чтобы заскочить на ферму или домой к подруге. А иной раз Эркелей сама прибежит. Хорошо, что Эркелей никогда не унывает, ко всему относится с шуточкой. Не каждый так может.

Как-то, больше года тому назад, Эркелей уговорила Клаву пойти в Дом культуры на танцы. Там Эркелей обратила внимание на незнакомого человека.

— Кто это? — толкнула она Клаву.