Дорогие спутники мои

После войны другой поэт, служивший в этой дивизии, Петр Наумович Ойфа, сказал мне, что в словах Суворова была немалая доля правды. Стихи Суворова, посвященные Давиду Лондону, санитарке Марии Романовой, гвардии подполковнику Кузнецову и другим, были как реквием над их могилами.

Суворова знали и любили в дивизии. Знали как поэта.

Это очень важно подчеркнуть. Но любили и как солдата, как смелого солдата, не воспользовавшегося своей популярностью для того, чтобы оказаться подальше от опасности.

Командир взвода противотанковых ружей, он шел по самому пеклу войны, от воронки к воронке, по земле, перевязанной мотками колючей проволоки, прикрывая товарищей от фашистских танков. Он был убит под Нарвой.

Стихи, хранившиеся в его полевой сумке, можно рассматривать как первую серьезную пробу пера. Но когда вчитываешься в них, замирает сердце. Какие удачи подарил бы нам Суворов, пощади его пуля!

Однако и то, что он успел написать, не забудется.

Похоронили Георгия Суворова в Сланцах. На могильной плите высечены строки его стихов:

В воспоминаньях мы тужить не будем, 

Зачем туманить грустью ясность дней. 

Свой добрый век мы прожили, как люди, 

И для людей.

Через четверть века после гибели Суворова я побывал у его могилы. Была весна, и пионеры принесли на могилу первые полевые цветы. Вечером в Доме культуры горняков состоялся литере турный вечер. Девчушка с двумя жиденькими белесыми косичками читала стихи:

Средь этих пив я создал жизнь свою, 

Подобную сереброкрылой песне, 

На зависть всем и даже - соловью. 

Средь этих пив я лягу и умру, 

Чтобы еще звончей, еще чудесней 

Летела песня утром на ветру.

Я слушал, как девочка читает стихи Суворова, и мне показалось вдруг, что нет в Сланцах могилы с первыми весенними цветами, с тяжелой плитой, а с нами в зале сидит веселый и общительный человек и вот сейчас выйдет на сцену, чтобы протянуть всем нам руку на дружбу...

Судьба одной песни

Широко известна шутка про мальчика, который бессчетное число раз ходил смотреть кинофильм "Чапаев", не теряя надежды, что Василий Иванович выплывет.

После того как узнал от Павла Шубина, что он снимался в "Чапаеве", я чем-то походил на этого мальчугана.

Трудно сказать, сколько раз я смотрел фильм. Кажется, помнил не только нее реплики, но и все кадры, а нигде не разглядел Павла. Впрочем, Шубин любил "разыгрывать" своих друзей и знакомых. Я был убежден: и меня он не обошел своим вниманием.

Прошло несколько лет.

Мы встретились с Шубиным на Волховском фронте.

Редакция паша стояла в деревне Поляна и занимала большую избу. Вдоль ее стен мы соорудили нары, на которых спали, писали свои корреспонденции, вернувшись с передовых позиций, спорили. Напротив нар высилась огромная русская печь. Белая стена ее использовалась нами как экран для демонстрации кинофильмов. Впрочем, кинофильмов - сказано громко. Была у нас всего-навсего одна лента - "Большой вальс". Ее мы вместе с киноаппаратом обнаружили под развалинами клуба, отступая из Эстонии, и с той поры возили с собой. По вечерам, когда редакция была в сборе, а очередной номер газеты сдан в печать, мы крутили "Большой вальс", то подряд, то избранные части, то вовсе останавливая аппарат, чтобы снова и снова внимательно разглядеть какие-то подробности...

Й в эту встречу Шубин не преминул спросить у меня:

- Видел меня в "Чапаеве"?

- Не надоело тебе?

Обижаться должен был, видимо, я, но обиделся Павел.

Человек он был резкий, острый. Ссориться с ним по хотелось, тем более что мы встретились случайно и после долгой разлуки.

Я повел Павла в столовую. А там на дверях висело объявление, что после ужина здесь будет демонстрироваться "Чапаев".

- Ну, давай на спор, что ты увидишь меня на экране!

Начальником нашего клуба был мой давний, еще довоенный приятель Павел Хлебин, и я решил попросить у него ленту "Чапаева", чтобы прокрутить у себя в редакции.

И вот мы разлеглись на нарах в своей избе, а наш фотокорреспондент Женя Цапко, ревностно исполнявший на общественных началах должность киномеханика, крутит "Чапаева".

Видимо, следует мобилизовать все внимание, чтобы не пропустить кадра, в котором может промелькнуть Шубип, но то, что происходит на экране, как всегда, захватывает, и мне не сосредоточиться. Тем не менее с каждой минутой во мне растет уверенность, что сегодня будет развенчана наконец одна из баек Шубина.

А Павел лежит рядом со мной, покуривает и хитро улыбается.

И вот уже последние кадры. Белые врываются ночью в расположение штаба 25-й дивизии. Василий Иванович залег на чердаке с пулеметом. Уже ускакала Анка. Кончается пулеметная лента, а чапаевская изба почти со всех сторон окружена казаками...

- Стоп! - по-режиссерски командует Жене Павел. - Чуть-чуть проверни назад.

Мы видим казаков, подбирающихся к дому. Их много.