Дорогой длинною

– Когда дерево молнией в степи шандарахнуло? Да опосля… - Мишка вдруг хлопнул себя по голове. - Дэвла, ну да, чего ж это я… Где ж тебе помнить, когда у тебя тогда дочь ослепла? И ты, и Настька, и Варька чёрные, как головешки, по табору ходили, ничего кругом себя не видели… Илья хотел было похвастаться господним чудом - тем, что Дашка теперь снова видит как все люди, - но, вспомнив, из-за чего произошло это чудо, благоразумно промолчал. К счастью, Мишка не заметил его замешательства, продолжая увлечённо рассказывать:

– Я со своей змеюкой в Сибирь смылся, нашёл там дядьку Ваню, ты его помнишь, может - моя сестра за его племянником замужем. И вот поди ж ты, как бог поиграл, - в первый же день приходит его сын, с ним - баба его… В это время жена Мишки сделала шаг вперёд из-за спины мужа. Илья удивлённо вгляделся в ещё молодое, овальное, медное от загара лицо с родинкой на щеке, в миндалевидные глаза, тонкие брови. Медленно протянул:

– Та-а-ашка…

– Глядите-ка, люди, - узнал! - притворно обиделся Мишка. - Меня - не узнал, а её - враз! Ну, что - будешь ещё брехать, что жениться на ней не хотел?

Илья и Ташка одновременно рассмеялись. Илья разом вспомнил свою первую зиму в Москве, внезапный приезд в гости родни, дружные уговоры:

"Женись, парень, коли на ноги встал, зарабатываешь, - пора! Сватай Ташку, не прогадаешь!" Цыгане были правы: любой бы женился, едва взглянув на эти глаза, и брови, и родинку, и косы ниже пояса. Но Илья уже тогда ходил ошалелый от Насти и слышать ничего не хотел. Вряд ли Ташка была на него в обиде: сватались к ней табунами. Взял её в конце концов какой-то богатый сибиряк^[167], - Илья даже не помнил, какого он был рода, - увёз к своим… а теперь вот оно как обернулось. Мишка, довольно скаля зубы, продолжал:

– Я как нашу Ташку у этих сибиряков увидел, - а она уже подросшая, голова повязана, дитё кормит, второй по табору за ней бегает, - подумал, мать честная, пропадаю! Посмотрел на неё… Она на меня посмотрела… Ну, и всё! Ночью её детей в телегу покидал, её саму посадил, - и только нас и ви-дели! До самых Уральских гор гнал, как на крыльях летел! Дух мы с ней перевели, думаем, – куда вот теперь деваться? Назад, к своим, - там Фешкина родня… К сибирякам тоже ходу нет… Перекрестились и подались к влахам. Так и зацепились… Снова взглянув на Ташку, Илья с недоумением увидел, что она вытирает глаза углом платка.

– Что ты, сестрица?

– Бог мой, сколько лет, Илья… - она всхлипнула. - Я тебя вороным помню, а ты теперь…

Илья невольно провёл рукой по наполовину седым волосам.

– Ты сам здесь откуда взялся, морэ, а? - перебил жену Мишка. - Нашито в Крыму сроду не кочевали… Верно я слышал, будто ты от них ушёл?

И Настька твоя где сейчас? На Москве али с тобой?

– На Москве, - коротко сказал Илья и, желая переменить разговор, спросил:

– Дети есть у вас? Сколько?

– А-а, чтоб у меня столько коней было, сколько этих сатанят… Было семнадцать, но четверо померли. Пошли, покажу. - Мишка махнул рукой на шатёр и стоящую рядом с ним странного вида телегу, крытую рогожей, свешивающейся до самой земли. Присмотревшись, Илья увидел, что это не телега, а двуколка с задранными в небо оглоблями. Возле неё догорали угли костра. Над углями висел закопчённый котёл со вмятиной на боку, в котором что-то булькало, а рядом, жадно наблюдая за этим бульканьем, сидело трое худых большеглазых подростков с соломой в волосах.

– Пашка, Ванька, Васька. - отрекомендовал их Мишка, на всякий случай грозя сыновьям кулаком. Затем стукнул по колесу двуколки: - Эй, выджяньте^[168]!

Под рогожей зашумели, завозились, кто-то громко заревел. Первой выскочила, путаясь в рваной юбке, девчонка лет десяти, чумазая и белозубая, с мелкокудрявой копной волос. Прямо в её подставленные руки вывалился, вопя, трёхлетний, совсем голый мальчишка. Из-под телеги выполз, отчаянно зевая, парень лет четырнадцати, за ним вылезли рыжая грязная собака и двухлетняя девочка в мужской кожаной жилетке на голое тело. Наконец из телеги высунулось сразу шесть грязных пяток, и на землю перед углями съехали друг за другом заспанные тройняшки.

– Вот! - гордо заявил Мишка, тыкая кнутом в сторону детей. - Это всё моё!

– Их же десять… - Илья бегло пересчитал Мишкино потомство.

– Двое сыновей женились, у меня внуков восемь уже. Или десять… Ташка, восемь или десять? А, бог с ними, какая разница… И дочь на Николу зимнего замуж выдал во влашскую семью. Эти - те, что на моём хребте остались.

"Остатки" молчали, сосали грязные пальцы, равнодушно поглядывали на незнакомого цыгана. Десятилетняя девочка улыбнулась Илье, ловко шлёпнула комара на щеке, смутилась и спряталась за плечо брата.

– Вот так и живём, морэ, - послышался за спиной Ильи негромкий голос, и он, оглянувшись, увидел подошедшую Ташку. - Тяжело, сам видишь. Вертимся, поворачиваемся, как воры на базаре. Мишка с сыновьями кузнечит, я гадаю, по ярмаркам бегаю, дети на базарах пляшут хорошо…