Дороже рубинов (ЛП)

Мы стоим позади аккуратного двухэтажного домика, ничем не отличающегося от остальных. Видит бог, он даже окружен белой оградой из штакетника. В тусклом свете, льющемся из окон первого этажа, я вижу маленький садовый сарайчик не более чем в тридцати шагах от нас – предположительно тот, в котором и держат контейнер с газом. Задняя дверь скрипит, и в потоке света возникает фигура какого-то мужчины; он с кем-то разговаривает, и это хорошо, потому что это скрывает звуки нашего с Крайчеком падения в высокую траву вдоль ограды.

Мужчина что-то говорит на незнакомом мне языке, и другой голос отвечает ему от дальней стены сарая. У нас недостаточно удачная позиция для выстрела, и мы оба это понимаем. Теплое дыхание Крайчека обдает мою шею, когда он шепчет мне на ухо:

- Жди.

Мужчины у входа в сарай тихо переговариваются. Внутри дома выключается свет. Сверчки и время от времени проезжающие по Бранч-авеню машины создают фоновый шум. Мы ждем.

***

На этот раз, когда я просыпаюсь, мучимый жесточайшей жаждой, то сразу же вспоминаю, что голова у меня болит после удара, полученного в той засаде на фабрике. Хотя я и понятия не имею, как давно это произошло. Лицо тоже болит. Я прислушиваюсь; где-то подо мной звучат голоса. Я пытаюсь открыть рот, но не могу. Кляп? Я снова пробую. Нет, похоже, они заклеили мне рот скотчем. Я лежу лицом вниз на матрасе, пахнущем мочой и пылью. Голова немного прояснилась, так что я мысленно оцениваю свое положение. Руки связаны за спиной – нет, кажется, тоже скотчем стянуты – с ногами та же история, и у меня дурное предчувствие, что невозможность что-либо увидеть как-то связана с клейкой лентой поверх глаз.

Мне очень, очень сильно нужен хотя бы глоток воды.

Я немного перекатываюсь, проверяя, что из этого выйдет, и матрас скрипит подо мной, но, судя по всему, болит у меня только голова. Я перекатываюсь на спину, и все уже не столь радужно: связанные руки принимают на себя вес всего тела. К тому же я опасно близко к тому, чтобы скатиться с матраса, так что я сажусь и свешиваю ноги с края. Пружины снова скрипят, и у меня кружится голова. Я пытаюсь делать глубокие вдохи, чтобы справиться с головокружением, но разноцветные точки все еще танцуют в темноте позади моих опущенных век, когда я слышу шаги за дверью.

Я тут же жалею о том, что вообще прилагал усилия, чтобы сесть. Я слышу щелчок выключателя и голоса. Похоже на арабский язык. Какого хрена я думаю? Я понятия не имею, как звучит арабский. Я сажусь чуть ровнее и сосредотачиваюсь на ощущении пола под ногами. Вдруг кто-то обхватывает мою голову руками, и отчетливый мужской голос зовет:

- Агент Малдер?

Такое чувство, будто от моего лица отодрали самый большой на свете пластырь. Оно болит, но, по крайней мере, теперь я могу двигать челюстью. Я пытаюсь ответить, но вместо этого кашляю, отчего голова снова начинает раскалываться. Стоящий передо мной мужчина еще что-то говорит, и на мгновение все затихает. Он наклоняет мне голову набок, и перед глазами снова все плывет. Похоже, у меня новое сотрясение, или же это старое открылось. Скалли очень, очень сильно разозлится.

Я чувствую прикосновение прохладного края пластикового стакана к губам и так благодарен, что чуть не плачу. Вода не слишком холодная и у нее металлический привкус, но я пью ее быстрыми глотками, ощущая, как она стекает по подбородку.

- Лучше? Отлично. Кто дал вам адрес того места, которое вы обследовали, мистер Малдер? – У него едва заметный акцент, и он отчетливо и тщательно выговаривает слова. Вопрос звучит почти вежливо, но уж начало-то допроса я могу определить без труда. Я втягиваю воздух и отвечаю:

- Никто. Мы вели стандартное расследование… - Пощечина довольно слабая, и она меня даже не удивляет, однако ее достаточно, чтобы нарушить мое хрупкое равновесие, так что мой желудок восстает. Я подчиняюсь зову гравитации и, опустив голову между колен, блюю на пол.

Наружу выходит вода вперемешку с желчью, но мало что еще – не знаю, когда я в последний раз ел. Очень надеюсь, что наблевал ему на ноги, кто бы он ни был. Твою мать, теперь мне снова хочется пить.

- Мы знаем, что Гарджон мертв. Так кто это был? Максвелл или Пирс?

Какой еще, к черту, Максвелл? И откуда этот парень знает о Гарджоне и Пирсе? Я решаю рискнуть и отвечаю:

- Пирс тоже мертв.

- Как он погиб? – резко спрашивает он, но я различаю нотки заинтересованности в его голосе. Внизу кто-то включает стереосистему, и до меня доносятся дребезжащие звуки музыки. Что у этих парней там внизу, доисторический кассетник?

- Найден мертвым в камере.

- Что означает, что ваше правительство убило его.

- Да, я тоже так думаю, - соглашаюсь я. Ну, по крайней мере тот, кто связан с правительством и обладает достаточными связями, чтобы войти и выйти из нью-йоркской тюрьмы и сделать так, чтобы смерть Пирса походила на самоубийство. После всего того, что нам удалось установить, я бы поставил на Алекса Крайчека, но этому парню необязательно это знать.