Дороже всякого золота(Кулибин)

Справный у Костромина дом в Подновье, из кондовой сосны. Одну из горниц заняли под мастерскую. Верстак под резальную машину сколотили.

Костромин был против Алешки Пятерикова.

— Взял бы в ученики покрепче кого. В этом только и есть одна душа.

— В нашем деле, Михайло Андреевич, душа важнее всего. Не на лесоповал собираемся, — отвечал Иван Петрович.

Часы пока еще были в наметках чертежей. Но и мастер и ученик настолько явно представляли их, что кажется, протяни руку — и возьми их со стола. Между тем Иван Петрович понимал, что потребуется не один год, прежде чем часы можно будет показать людям. Нужно изготовить сотни деталей. И чтобы все они расположились в футляре величиной с утиное яйцо. Кроме того, часы должны играть музыку и показывать сценки мистерии. Иван Петрович на Макарьевской ярмарке видел в балагане подобные сценки, только ангелов, жен-мироносиц и стражей гроба господнего играли люди, а в часах это все будут выполнять автоматические фигурки.

Алексей очень удивился, когда Иван Петрович извлек из короба завернутые в мягкую материю гусли.

— Это зачем?

— Будем мы с тобой, Алеха, музыкантами. Послушай, как звучат струны.

Иван Петрович развернул материю, тронул струны.

— Сядем мы с тобой, Алеха, на крылечко, будем играть и слушать.

Алексей ничего не мог понять: приехали делать часы, а тут эти гусли? Гусляры по базарам да улицам шатаются, подаяния просят.

— Придет время, мы, Алеха, часы с гуслями сотворим. К исходу каждого часа лучшие московские гусельки мелодию играть будут.

За часы не принимались долго. Кулибин вечерами, у свечи, чертил детали на кусочках бумаги, игральных картах, которые отыскались в доме Костромина. Днем занимались приготовлением инструмента. В русской печке сделали подобие горна с поддувалом. Обрабатывали детали для сверлильного станка.

Иногда наезжал Михайло Андреевич, спрашивал:

— Скоро ли на часы поглядеть можно?

— Скоро сделаем, так и смотреть не будете, — отвечал Иван Петрович. — Хотите, лучше я вам на гуслях поиграю?

— Ты чего, Ваня?

— Так ведь часы-то музыку должны играть. Струны в них должны быть, и чтоб звучали они не хуже этих гуслей.

Верит Костромин в Ивана Кулибина — упорный, аккуратный во всем. В отчет расходы до гроша заносит, хоть и надобности в том нет: не жалеет средств на свою затею Михайло Андреевич. С другой стороны, уж больно странно ведет себя: трень-брень гусельки!

Весной приехала Наталья с детьми. У Ивана Петровича с Алексеем больше стало времени для работы, отпала необходимость варить обед. Но за часы все еще не принимались.

Потом Алексей Пятериков поймет всю мудрость пословицы «Семь раз отмерь — один раз отрежь». Никогда не брался Иван Петрович за работу без тщательной подготовки.

Отступила студеная зима. Подули теплые ветры. У изгороди, за баней, нарядно расцвели вербы. Мужики ладили сохи, ребятишки гнали за околицу скотину. В дом к Кулибиным пришел Фрол. Мужик степенный, неторопливый. Кашлянул у порога и, огладив бороду, поклонился.

— Лошадок не прикажете ли огородец вспахать?

— Да, да! — обрадовалась Наталья.

Ей всегда хотелось чем-нибудь помочь мужу. Здесь, в Подновье, она собиралась завести свой огород, чтобы засолить на зиму огурцы, заквасить капусту.

— Спасибо за заботу, Фрол Евсеевич, — сказал Иван Петрович, — даст бог, без лошадок поднимем. На поле они теперь нужнее.

— Стало быть, отказываетесь, — комкая шапку, рассудил Фрол. — Напрасно меня пужаетесь. Хоть на дыбу, хоть в каторгу — слова не вымолвлю.

Когда гость ушел, Иван Петрович расхохотался.

— Фрол Евсеич зря не придет. В Подновье почему-то решили, что привез нас сюда Костромин фальшивые деньги делать. Давай, Алексей — человек божий, за часы приниматься, а то, гляди, за урядником пошлют.

Началась каторжная работа по изготовлению уникальнейших часов, равных которым нет в мире до сего дня.

9

Много на Руси веселых праздников. Один из них, когда крестьяне хмелевать в лес едут. С вечера начинают водить хороводы девушки:

Уж ты, хмель, ты, хмель,
Хмель зеленый…

Нет к тому празднику равнодушных. Холят перед ним лошадей, нашивают бубенцы на сбрую, ленты вплетают в конскую гриву, густо смазывают тележные колеса дегтем.

А утром, чуть свет, и мал и велик — все на ногах. Все принарядились. В телеги мечут свежее сено и валятся на него. Сколько шума, сколько веселья!

— Э-ге-гей! — кричат там и тут из телег.

По деревне едут не торопясь, рысцой, а как миновали околицу — пошла потеха. Вскочили мужики на ноги, лихо начали править. Лошади понеслись. А ну, кто первый!

— Выноси, матушка-кормилица!

Хмелюют всей деревней. Берут даже тех, у кого нет своих лошадей. Чем больше таких посадишь на телегу, тем больше тебе от мира уважения.

В облаке пыли, с гиком и посвистом летят подводы к лесу. Сколько в этом удали, молодечества. Забываются все горести и печали. Беда, у кого колесо рассыплется или сбруя подведет, — освищут, осмеют.

Потом девушки и молодицы первыми в лес заходят. Какая-нибудь Настюшка или Марьюшка заведет звонким голосом: