Дорожная традиция России. Поверья, обычаи, обряды

«Видится мне дряблая, разбитая ногами и голосом старушонка в крашенинном сарафане, с остроносой сорокой (старинный головной убор замужних женщин. – В. К.) на голове, баба плаксивая, богомольная: вывела она сыновей, дождалась и баловливых внуков. В товариществе попова Гаранюшки баженника-дурачка да Матвеюшки, что позапрошлый год медведь ломал, да не изломал совсем, сама с клюкой, Христовым именем пробирается она в неведомый ей край.

Дребезжит её разбитый голос под волоковыми окнами спопутных городов, сёл и деревушек. В деревушках видят у старухи котомку за плечами, старенькие лаптишки под котомкой – в избу зовут:

– Богомолушка, кормилица?

– Нешто, родимые.

– Куда Бог несёт?

– К Соловецким, родители, за грехи свои Богу помолиться.

– Далеко, кормилушка, далеко. Возьми-ка, сердобольная, гривенку: поставь и за нас свечку там – не погнушайся, богоданная! А вот тебе пятак за проход, пирог на дорогу. Да присядь-ко, касатушка, пообедай.

Бредёт эта старушоночка и цокает: рассказывает про свою родину за густыми сосновыми лесами ветлужскими и кедровыми лесами вологодскими. Молит она милостыньки и у вагана-шенкурца и у холмогора-заугольника. Приходит, наконец, и в длинный Архангельск, но уже не с пустыми руками, хотя и с разбитыми, сильно отяжелевшими ногами. Поскупится она заплатить, из бережливости и скопидомства, лишний грош, её заставят щипать паклю или прясть канатное прядево – и без денег свезут…»[590]

Словом, по Максимову, обычная паломница – вовсе не нищая. Другое дело, что в пути «богомольной старушке» добросердечные крестьяне подают, да к тому же она сама «из бережливости и скопидомства» старается поберечь свой грошик где только можно.

А ужна монастырской ладье, что везла паломников на Соловки, – там-то всякий народ собирался. Максимов продолжал: «Вот она… посреди густой толпы богомольного люда. Едет тут и бородатый раздобревший купец, которому удалось хватить горячую копейку на выгодном казённом подряде. Едет тут и оставленный за штатом недальний чиновник, из духовного звания, распевающий в досужее время церковные стихиры и не пропустивший на своём веку ни одной заутрени и обедни в воскресный день. Едет тут и сухой монах дальнего монастыря из-под Киева, отправленный со сборною памятью и игуменским благословением… Все тут вместе: и светская архангельская дама – вдова с томными глазами, со вкрадчивым разговором и в костюме, имеющем претензию на заметное качество, и бойкая щебетунья баба-солдатка из Соломбалы, и длинный семинарист богословского класса, и дальний сельский поп, низкопоклонный, угодливый, приниженный»[591].

В книге «Сибирь и каторга» (1871) Максимов писал о бродячих артелях лукавых паломников, гораздых обманывать простодушных крестьян, ведь те охотно подавали странникам-паломникам: «Видя в самом процессе трудного пешего путешествия богоугодный подвиг, задавшись мыслью и твёрдо стоя на положении, что только та молитва скорее идёт к небу, которая у самых нетленных тел препоручена заступникам и угодникам Божиим, народ видит затем во всех странниках подобного рода счастливцев, божьих людей. Препоручая себя молитвам этих людей, народ везде, на всех пунктах (даже и на больших торных дорогах), даёт этим странникам бесплатный приют, даровой прокорм и деньги в натуре на дальнюю путь-дорогу и на заздравную и заупокойную просфоры. Главнее всего, с этих странников берут обещание, приправляемое усердною просьбою, не оставлять их святыми подарками на обратном пути и не обходить их избы окольною дорогою, не принеся им тех освящённых памяток, какими с избытком запасаются монахи святых мест и какими в обилии снабжают они богомольцев»[592]. Судя по наблюдениям Максимова, крестьяне, движимые религиозным чувством, сами предлагали «богомольцам» услуги и подаяния. Хотя зачастую те вряд ли бывали достойны такого обращения: «Не знают того и не хотят знать простые и доверчивые деревенские люди, что часто мимо них проходят в Соловки такие артели, которые в прошлом году бродили около Москвы, года через два очутятся в Киеве, ещё через несколько лет попадут на Афон и в Иерусалим. Не знают они, что вся жизнь артелей этих проходит в постоянном, неугомонном бродяжничестве, что бродяжничество успело опутать их соблазнами и тенётами лёгкого промысла так, что многие странники сами не видят во мнимом спасении своём необлыжного греха против личной совести и против общества. Нет простому человеку дела до того, что это – тунеядцы, что артели их сбиваются греховно и большею частью на самых корыстных расчётах и служат одному из семи неумолимых и смертных грехов. Нет нужды решать такие дела, где замешалось дело совести – самые тёмные дела, судить которые народ наш, по многовековой привычке, не умеет и не любит»[593].