Досье Габриэль Витткоп

постоянно упоминаются венецианские мастера той эпохи, на что я указываю в кратком предисловии.

НД: В этой повести открыто используется образ веревки, готовой вот-вот порваться, но его можно распространить и на многие другие тексты. Похоже, это напряжение нередко порождает самих персонажей, которых вы толкаете на крайности, дабы выдавить из них «что-то неожиданное, хоть и готовившееся издавна», если воспользоваться фразой Люсьена Н. о ноябре.

ГВ: Вы правы: все или почти все мои персонажи - игрушки в руках судьбы, такой же неотвратимой, как в древнегреческой трагедии. Исключительные ситуации, в которые они попадают, предлагают богатые возможности для романного и даже драматического развития сюжета.

НД: Что вы думаете об образе перевозчика, который можно было бы применить к вам? Он переправляет к человечности единственным возможным способом, и это связано с исчезновением. Вероятно, вы - некий литературный Харон?

ГВ: Над этим образом я еще не думала, но тут есть над чем поразмыслить. В действительности Харон сопровождает их, а затем возвращается и ждет следующих. В этом есть какой-то садизм, но садизм подразумевает также мазохизм.

НД: Вы назвали «Убийство по-венециански» «романом-тайной» в том же смысле, что и, например, «Der Doppelgänger» Шиллера. Как вы это понимаете?

ГВ: Под «романом-тайной» я понимаю текст, который лишен фантастических атрибутов, но остается необъяснимым вплоть до своего логического завершения, не попадая при этом в категорию детективов. В конце все объясняется - так же построен «Der Doppelgänger» Шиллера, то есть классическое произведение, которое можно противопоставить романтическому «Der Doppelgänger» Э.-Т.-А. Гофмана.

НД: Возможно, уместно будет разъяснить значение слова Doppelgänger?

ГВ: Да, оно означает «Двойник». Я не читаю по-русски, но Достоевский тоже писал о крайне волнующей фигуре Двойника. Кто такой Двойник? Мы или Другой?

НД: В повести вы приводите цитату из «Алин и Валькура» де Сада. Насколько он повлиял на этот текст и остальные ваши произведения?

ГВ: Сад влияет на мои мысли и на все, что я пишу, поскольку для меня он - образец и олицетворение вольномыслия. Он враг всяческих условностей (возможно, за исключением лексикона своей эпохи: «Изверг набросился на невинную жертву...»). Его мысли всегда самостоятельны, полны жизни, динамичны и ясны. Несмотря на определенные условности эпохи, о которых я сказала, он - единственный настоящий стилист столетия, бывшего прежде всего столетием мыслителей. Дидро порой скован новыми конструкциями. Ретиф, которого Сад яростно ненавидит, впадает в какое-то безудержное и утомительное словесное исступление. Но у нас остается Донасьен. Хотя, к сожалению, многие говорят о нем, не читая его произведений.

НД: Благодаря Саду и венецианской живописи, XVIII столетие является для вас главным историческим периодом. Как вы связаны с этой эпохой?

ГВ: Во-первых, образование: я воспитана в духе Просвещения, в отличие от Бланш (персонаж «Страстного пуританина»). Естественно, это наложило на меня глубокий отпечаток. Я не думаю, будто воспитание способно исправить плохое, но оно может развить хорошее. Что же касается живописи, я не могу не восторгаться венецианской школой. Это какое-то притяжение - зрительная лесть, любовь к ускользающим деталям. Я люблю Венецию и поэтому люблю венецианскую живопись XVIII столетия. К тому же произведения Пьетро Лонги повествуют о повседневности, чего почти не делают такие художники, как Гварди или Тьеполо: Лонги показывает обыденную сторону жизни. Это чрезвычайно важно с исторической точки зрения.

Перевод Валерия Нугатова

ИНТЕРВЬЮ ФЕЛИСИ ДЮБУА (2001)

«Некрофил»

Запах шелкопряда

ГВ: В комплексе моих работ это важный текст. Я его написала, как будто что-то меня заставляло изнутри, словно бы под диктовку... Я его написала очень быстро, практически за месяц, давным-давно. Впервые он вышел у Режин Дефорж, в 1972-ом. Тогда на это требовалось много мужества, и у нее это мужество было. Я не хотела никого провоцировать - к этому я никогда не стремилась - я хотела сделать что-то новое. Я предложила эту книгу Кристоферу, К., я хотела сделать ему подарок, поскольку этот мужчина в каком-то смысле явился катализатором моего литературного творчества. До него я писала неудачные новеллы и изучала историю культуры.

ФД: Да, Вы ведь написали труд по истории европейских мод...

ГВ: Правда, да, на немецком. И по Гофману, Э.Т.А. Гофману. Я всегда уточняю, что он Э.Т.А., потому что Гофманов в телефонном справочнике аж три страницы.

ФД: Автор «Сестры Моники»...

ГВ: Я тоже так считаю, но некоторые приписывают этот текст другим авторам.