Досье Габриэль Витткоп

ФД: Вы утверждаете, что не верите в Бога, но в «Страстном пуританине» я вижу впечатляющую анаморфозу христианского Откровения. Ваш текст проясняет тайну воплощения, сообщая картинку-перевертыш пресуществления: Матье ест хлеб, зуб тигра разрывает плоть, и Бланш насыщается облаткой... Нужно быть верующим, чтобы проникнуться вкусом святотатства! А может, вы атеистка-мистик?

ГВ: Вовсе нет. Атеисты-мистики - это, например, марксисты, которых я терпеть не могу. Марксизм - религия без Бога, но все же это религия.

ФД: Материалистическая.

ГВ: Извращенный материализм, не забудьте. Материализм, готовый к жертвам: живите плохо, ешьте впроголодь, носите лохмотья, и ваши дети заживут хорошо!

ФД: Светлое будущее - обещание рая вне этого мира или вне Истории!

ГВ: Все марксисты, которых я знала, были мещанами и страшными пуританами. Зато анархисты, с которыми мне довелось свести знакомство, принадлежали к радикально противоположным кругам: одни были разнорабочими, другие - выходцами из высшего русского общества. Их всех объединяло одно: громадная щедрость сердца. Благородство сердца, какого нигде больше не найдешь. Подлинный анархизм основан на утопии: человек хорош - так хорош, что не нуждается ни в полиции, ни в армии, ни в чем-либо подобном. Люди, верившие в это, судили по себе: они-то были хорошими! Вот вам и ошибка... Ошибка, которую еще Монтень допустил, утверждая, что знает людей, если знает себя самого. Да нет же! Достаточно вспомнить, что Монтень написал это в эпоху религиозных войн, будучи свидетелем чудовищных ужасов, не миновавших и его зáмок!

ФД: Внушает ли вам человечество веру?

ГВ: Нет, абсолютно не внушает. Голая обезьяна пилит сук, на котором сидит. Долго это не продлится. Мне-то наплевать. Но продолжайте плодить детей! У вас есть ребенок?

ФД: Нет, я на службе у трех котов.

ГВ: А! Как мило! Обожаю животных. В такой же степени мне противны дети и куклы... Говоря о куклах - когда я была маленькая, я выкалывала им глаза и топтала их. А вот животных прижимала к сердцу. Потому я и не ем мяса. Но вы содрогнетесь, если я вам скажу что я... фетишистка мехов.

ФД: Но вам известно, каким образом...

ГВ: О! Я ведь чувствую себя ужасно виноватой! Я жестоко мучаюсь чувством вины, но, что поделать, фетишизм всегда предполагает боль. У меня эта боль от чувства вины.

ФД: Вы опережаете мое перо, когда пишете: «Я же никогда не был похож на себя. Я хочу сказать: я - инородное тело, в истинном смысле этого слова, в двусмысленном его звучании,

в многообразном значении». Какие эмоции, какие чувства, наконец какие сны вдохновили вас на эти две фразы?

ГВ: Я всегда ощущала себя отличной от других. И не только от других, но порой и от себя самой. Как сказал Рембо: «Я есть другой». Это ключ, не отмыкающий ни одну дверь. За исключением двери смерти. Тогда, возможно, мы что-то узнаем...

ФД: Любопытное отношение...

ГВ: Конечно, а как же! Жизнь, лишенная любопытства, была бы невыносимой и даже немыслимой.

ФД: Вы пишете: «Химера никогда не приходит к нам через врата свобод». Не могли бы вы развить эту мысль?

ГВ: Химера - это невозможное, фантазм, воображение. Что касается меня, то она рождается из морального или физического запрета.

ФД: Я цитирую: «Все любови - уходящие, убегающие линии - параллельны, так как встретиться им никогда не дано». Мне страшно это понять... вы не объясните?

ГВ: Каждое существо испытывает эту ностальгию по любви, разделенной в равной мере, но такого не существует. Или же есть только Бог... Или ничего!

ФД: Поскольку Матье - это персонаж, придуманный страстным пуританином Дени, вы намечаете последующую рекурсию: «если бы Матье - который сделать этого не может - писал бы, в свою очередь, роман или дневник о человеке, сочиняющем историю другого персонажа, который был бы создателем следующего по счету героя, никакая логика не помешала бы этой цепочке удлиняться вечно, и образ зеркал мог бы тогда множиться до бесконечности. Но есть одно препятствие: тигр».

Сразу же возникает мысль о Хорхе Луисе Борхесе: из-за рекурсивной повествовательной перспективы и из-за колдовского воздействия этого плотоядного млекопитающего.

ГВ: Я об этом не думала. По правде говоря, с творчеством Борхеса я знакома не очень хорошо.

ФД: Мне известны только два автора, которых настолько завораживает тигр: это вы и Борхес.

ГВ: Этого я не знала.

ФД: Добродетель, по-вашему, не что иное, как «незаслуженная снисходительность?»

ГВ: Мы не созданы для добродетели.

ФД: Думаете ли вы, что можно уважительно относиться друг к другу, не будучи добродетельными?

ГВ: Безусловно! На этом и основано мое поведение. Меня упрекают в эгоизме, потому что я против детей, но я считаю такой эгоизм бесконечно менее опасным, чем эгоизм женщин, уверенных, что они имеют право на все, раз опростались ребенком. Я, конечно, эгоистка, но я всегда отвечаю любезностью на любезность. Я всегда стараюсь закрывать двери бесшумно, не распространять дурных запахов... Есть люди, которых это не заботит.