Досье Габриэль Витткоп

Во время ночного марша по спящему Эльзасу Ансельм натер себе ноги - портянками, которые в сапогах с коротким голенищем заменяли носки. Санчасть. Матрасы вместо соломенных тюфяков. Казарма опустела. Батальон с подкреплением был загублен там наверху близ «Мертвеца». В спальне санчасти, в коридорах и во дворе казармы царила зловещая тишина. По ночам мыши пускались в пляс: они барабанили в неиспользуемые эмалированные тазики, пищали и смело подходили целыми десятками прямо к койке Бланкгаупта. К утру они сжирали полбуханки солдатского хлеба - его недельный паек: оставалась лишь пара крошек, перемешанных с мышиным пометом.

Фламандский октябрь с туманами и североморским холодом. Поскольку фронт отступал, рекрутской базе тоже пришлось повернуть обратно. Удивительно, что на марше можно было даже спать, пока голова не упиралась в пристегнутую к ранцу стальную каску направляющего. Ночевки на временных квартирах в копне соломы. Они сидели на корточках вокруг маленьких гинденбургских ламп и вычищали вшей из рубах, дожидаясь заунывной и затяжной вечерней зари. Однажды утром лейтенант объявил на перекличке:

— Воины! Наш верховный главнокомандующий оставил нас!

Унтер-офицеры собрались, чтобы выбрать солдатский совет. Похоже, рекруты еще не созрели для этого. Председателем революционного комитета избрали господина капитана. Ансельм отправился домой.

Прежде чем он вернулся в школу, отец посоветовал:

— Не оставайся здесь: если возьмут Гомбург, попадешь в плен к французам.

Отправившись на поиски своего запасного батальона, Ансельм нашел его в Херсфельде - пару кадровых офицеров и две дюжины рядовых. На постое в семье сапожника. Жена мастера поставила кровать в хорошей комнате. В ротной канцелярии он вел учет продовольствия. Фельдфебель Цандер пытался заинтересовать его профессией лесничего, а Эннхен в гессенском национальном костюме оказывала пехотинцу в защитной форме робкие знаки внимания. Ночью он сочинял белыми стихами запутанную драму, хотя ему мешали непрерывные перепады газового освещения. На пасху он вновь надел штатское платье - злосчастное штатское платье с рук, ведь витрины зияли пустотой. Но костюм поразительно согревал душу.

— Коммунисты идут! - Ансельму Бланкгаупту пришлось поспешно опустить железные жалюзи на окнах франкфуртского книжного магазина. Тем временем господин фон М. пригнулся и встал перед входом в позу доблестного буржуа. Беспокойные первые годы республики. От Оперной площади приближалась одна из частых колонн демонстрантов: боевые песни, знамена и транспаранты. Ученик книготорговца все еще очень плохо разбирался в политике. С карандашом и резинкой он спустился в подвал, где нужно было переписать огромное количество товара согласно новейшему прейскуранту. На стопке «Заката Европы» Шпенглера он углубился в «Преступление и наказание». На привокзальной площади вспыхнули беспорядки. Были убитые.

Он ходил на какой-то суматошный маскарад, вернулся домой поздно. Наутро узнал, что ночью умер отец. Когда закрывал ему глаза на цветастом плюшевом диване, труп уже окоченел, и огонь в изразцовой печи потух. Спустя полстолетия кончики пальцев все еще помнят прохладное прикосновение мягко сопротивляющейся кожи век. Выдвинув ящик письменного стола, Ансельм обнаружил сверху возле завещания листок с цитатой, написанной закругленным, энергичным отцовским почерком: «Тропою смерти мы идем с тобою, и с каждым шагом боль души смолкает»[29].

Повсюду, где висела табличка «Сдается жилье», мать охотно поддавалась желанию бесцельного осмотра, и они вдвоем частенько наведывались в зияющие пустотой анфилады комнат, садовые беседки, сумрачные конторы, господские виллы или арендуемые этажи, где их встречал запах свежей краски или затхлость и плесень. Однако поднаниматели обворовывали или обманывали ее, ведь далекая от жизни вдова совершенно не разбиралась в людях.

Паразиты: клопы в сомнительной дрезденской гостинице, оба спасались от них через окно первого этажа; потом пришлось до утра блуждать по морозным улицам. Послевоенная зима 1921 года - с плакатами «Союза Спартака», желудевым кофе и чадом раскаленных коксовых печей в артистическом кафе у Центрального вокзала. - Или крысы на заднем дворе, в ящичной соломе магазина стеклянных изделий. По ночам он просыпался от их пронзительных криков и фырканья: их борьба с кошками - целый эпос из темноты, мусора и крови. Но это было позже, в Париже, где старый клошар сидел, прислонившись спиной к мусоросборнику, с широко разинутым ртом и стеклянным взглядом. Над кабаками мерцали неоновые вывески.