Доспехи совести и чести

– Но, я Вас послушаю. И если вы говорите, что не надобно мне как отцу вмешиваться, я приму ваше решение, – произнес он, – «но если все выйдет дурно, то ваша и вина будет», – подумал при этом про себя. – Вот только вы как матушка, проследите, чтобы все-таки беды не вышло не поправимой, как бы это деликатнее сказать…

– Не выйдет, будьте покойны, – уверила она его, – «а ежели и выйдет, то не беда, ведь хуже беды, как никогда не выйти замуж и не узнать любви плотской и нет на земле», – при этом подумала про себя Арсентьева.

И придя к притворному согласию, когда всяк остался при своих убеждениях, впрочем, сохраняя их втайне, во имя друг друга и мира в семье, Арсентьевы разошлись по своим спальням.

В ту ночь Лиза лежала без сна. Как странно сон стал приходить к ней. Теперь он был для нее, что непрошенный гость, а значит, наведывался исключительно лишь по своему желанию, и потому, она либо засыпала, едва коснувшись подушки, либо же лежала без сна едва ли не всю ночь, а мысли были похожи на спутанный клубок ниток, с трудом умещающийся в голове. А чувства, все чувства, что человек испытывает или может испытывать в своей жизни, одновременно теснились в груди, в немой схватке вытесняя друг друга в странном и непостижимом порядке.

Но главной ее мыслью было, что, несмотря на опасность быть раскрытой, она, во что бы то ни стало, должна увидеть его завтра. Лиза готова была бороться не только с родными, но и со всем миром, лишь за один миг с Мейером.

– Как удивительно…, – думала она про себя, полулежа в кровати, а рукой подпирая подбородок, так что ей одновременно был виден и клочок мрачной ночи в окне, и серые и безучастные тени в полумраке спальни, – как удивительно, что чужой для тебя человек, которого ты и не знаешь вовсе, становится для тебя ближе и роднее всех, и даже тех, с кем ты связан единством крови. А близкие до того момента люди, становятся для тебя далекими и чужими, словно ты птенец кукушки, заброшенный в гнездо синицы или еще какой пичуги, не по виду, а по роду мысли, и только обретя любовь, начинаешь понимать свою истинную природу. И найдя другого, своего же рода и вида, можешь, наконец, создать свою семью, с тем, кто, хотя, и не связан с тобой родством крови, но связан родством душ, что оказывается важнее и крепче даже самых тесных семейных уз.

И прижав к груди подушку, так крепко, словно это был он или его бестелесный дух, она уснула с уверенными мыслями, что завтра она сделает все возможное, чтобы увидеться с ним, готовая бороться не только с другими, но и прежде всего с самой собой и со своими страхами, мешающими ей, открыть ему себя той, какой сделала ее природа.

Вот только назавтра, оказалось, что и нет нужды бороться. После вчерашней бури, наступило такое затишье, такой штиль, что казалось, даже прислуга, подхватила этот дух и настроение, и оттого двигалась, так медленно, как только было дозволительно, без ущерба быть наказанной. Матушка заперлась у себя в комнате и сказалась больной, батюшка отправился с визитом к начальнику станции. В доме воцарился мир и покой, впрочем, пугающий, ибо, как и любой другой штиль, всегда предзнаменует шторм, и чем тише безветрие, тем опасней буря следует за ним.

Тот факт, что опасность миновала, хотя и временно, все же не усыпила бдительность Лизы. События вчерашнего вечера, недомолвки и недосказанность произошедшего конфликта указывали на то, что встречаться и дальше в саду слишком опасно. Сегодня она должна сама к нему пойти, тем более, что и дальше скрывать свою болезнь стало не возможно. Она должна увидеть в его глазах, либо отвращение, либо принятие, и тот взгляд скажет ей о нем, больше чес сотни фраз любви, что обычно одаряют друг друга влюбленные, в пылу минутной страсти. Но что есть любовь истинная? Разве ж это ни любовь двух душ, когда тело если и имеет значение, то лишь оттого, что оно сосуд для той души, что вызывает те самые чувства, что мы именуем любовью. И ежели, он полюбил ее душу, то непременно, должен полюбить ее такой, какой сделал ее Господь, а ежели так не будет, значит это вовсе и не любовь была, а лишь любовь к себе, что отражается в ее глазах.

И с этими мыслями, полная уверенной решимости, Лиза, стараясь остаться незамеченной, выскользнула из дома и отправилась в именье Мейера.

По мере того, как его усадьба приближалась, уверенность ее в самой себе, а по большей части в нем, таяла на глазах. Шаг из уверенного и бодрого превратился в медленный и робкий, казалось хромота усилилась, трость в руке налилась свинцом, и словно накалилась, прожигая руку, даже через перчатки. Как бы она хотела идти ровно, без поддержки, в такт шагам, медленно покачивая бедрами, как делают это другие женщины, являя миру свою красоту и изящность, где каждое движение знак: она женщина, она любит, она любима.