До конца жизни Достоевского его отношения с Салтыковым-Щедриным оставались крайне неприязненными.
Н. А. Соловьев-Несмелов в письме к И.3. Сурикову от 1 января 1880 г. передает следующий эпизод, характеризующий отношение Салтыкова-Щедрина к Достоевскому: «Нынче ел (т. е. обедал) в трактире с двумя пишущими, из которых один сообщает другому: “Вчера, говорит, был у М. Е. Щедрина — вот и великий талант; как человек, к прискорбию, разлагается, целый вечер все ругал то Тургенева, то Достоевского <…>. Достоевского поносил и блаженненьким, и юродивым, и так, говорю, целый вечер… Тяжело было слушать”»[149]
.Салтыков-Щедрин и после смерти своего идейного врага не раз с жестким сарказмом поминал его ура-патриотические лозунги, в том числе и по «еврейскому вопросу». Например, в заметке «Июльские веяния» (1882)[150]
он пишет:Но у нас вследствие укоренившейся привычки говорить псевдонимами понятия самые простые и вразумительные получают загадочный смысл. У нас выражение «народная политика» означает совсем не общее довольство и преуспеяние, а, во-первых, «жизнь духа», во-вторых, «дух жизни» и, в-третьих, «оздоровление корней»[151]
. Или, говоря другими словами: мели, Емеля, твоя неделя.Вот эта-то «народная политика» и взялась покончить с еврейским вопросом. Она всегда и за все бралась с легкостью изумительной. И «ключей» требовала, и Босфору грозила, и в Константинополе единство касс устроить собиралась[152]
, и на кратчайший путь в Индию указывала. Но нельзя сказать, чтобы с успехом. Если б она меньше хвасталась, не так громко кричала, сбираясь на рать, поменьше говорила стихами и потрезвее смотрела на свою задачу — быть может, она чего-нибудь и достигла бы. Но она всегда продавала шкуру медведя, не убивши его, — понятно, что ни «ключи», ни «проливы» не давались ей, как клад.В конце своей статьи Салтыков-Щедрин без экивоков обвиняет выразителей «народной политики», т. е. Достоевского, Каткова, Аксакова и иже с ними, в том, что они ничего о жизни русского еврейства не знают, а все соображения их носят умозрительный характер: