Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

Но прорыв, повторяю, случился почти что одновременно – залпом из четырех орудий: три спектакля и один художественный фильм. Мастерам театра и кинематографа нужно было иметь немалое мужество, чтобы взамен революционной риторики и жонглирования терминами «реакционное-прогрессивное» предложить зрителю мир вечных вопросов, которые составляли ядро больших романов Достоевского.

«Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека, – сообщал в январе 1868-го Достоевский племяннице Соне. – Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, – всегда пасовал. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо – Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо» (28, кн. 2: 251).

«Положительно прекрасный герой» с обидным прозвищем и подверженный припадкам; странный, будто бесполый молодой человек, налегке спустившийся с швейцарских гор в мир темных страстей и грязных денег неведомого ему родного отечества; бедняк, имеющий из всех талантов один только каллиграфический почерк; последний в своем роде сирота-князь, чей титул звучит будто в насмешку, – кого мог убедить такой идеал? Откуда явился он писателю? Кому могли быть интересны его приключения?

Только на первый взгляд выбор героя мог показаться экстравагантным. Но писатель не преувеличивал, когда называл идею романа «старинной и любимой». Он не забыл, как Белинский доводил его до слез, ругая Христа «по матерну». Он помнил ярость критика, когда тот кричал, что, родись Христос теперь, он был бы незаметным человеком и стушевался бы, познакомившись близко с современной наукой и нынешними властителями дум. Белинский нарочно дразнил его – дескать, Христос, явись он ныне, примкнул бы к движению социалистов и пошел за ними (23: И). На пятничных собраниях толковали, что с помощью науки нельзя положительно доказать ни бытия Божия, ни его небытия – и то, и другое только гипотеза. Богословие называлось бреднями, вышедшими из монашеских клобуков. Утверждалось, что сам Иисус Христос – не Бог, а простой человек, «такой же, как и мы, но гениальный и посвященный в таинства наук, нововводитель, умевший воспользоваться своим положением»⁴⁵. В одной из найденных у Петрашевского речей Иисус Христос был назван демагогом, несколько неудачно кончившим свою карьеру; ему, впрочем, возражали: почему же неудачно, если учение завоевало весь мир?

Достоевский помнил, как больно задевали его такие разговоры.

Читатель «Идиота» должен был решать для себя множество вопросов. Зачем герой романа прибыл из Швейцарии в Россию? Только ли для получения наследства? Что было бы с ним, если бы, например, духовное завещание оказалось недействительным, и «последний в роде» князь остался таким же нищим, каким приехал в Петербург? Почему вообще автор сделал его князем? Может ли положительно прекрасным человеком быть безродный бедняк? Почему князь, будучи честнее, благороднее, лучше, добрее всех, не смог помочь гордой и поруганной душе, той, что в него поверила? Почему автор, замыслив образ «положительно прекрасного человека», наделил его не силой и не волей, а только простодушием, целомудрием, кротостью, детской добротой? Почему идеального героя и вполне прекрасного человека Достоевский увидел в больном, с судорогами и припадками, молодом человеке, без семьи, дома, образования и талантов (если не считать каллиграфии)?

Почему своего героя-идиота писатель настойчиво и многократно именовал в черновых записях «Князь Христос»? Ведь если Мышкин, христоподобный герой, попав в мир темных эгоистических страстей, был призван восстановить хотя бы одну погибающую душу и возродить поруганную красоту, но сделать этого не сумел, значит, под удар поставлена сама идея христианской любви. Ибо чего стоит любовь-жалость, которой он любит Настасью Филипповну, если такая любовь губит и его, и ее?