Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры

«Раненый и убитый, но живой и спасенный» – это, полагают они, образ гражданской казни писателя, когда жить ему оставалось не более минуты. Ситуация «смерть-воскресение» переводит мысль-чувство песни в регистр темы бессмертия: Достоевский, раненый и убитый, бессмертен, навсегда живой. Солдаты заботятся о своем товарище, стоявшем на боевом посту и пострадавшем от вражеского ножа. Здесь целый сгусток ассоциаций: казнь Достоевского была заменена ссылкой и солдатчиной, так что для простых солдат он – свой. Для него они, солдаты, – народ, дорогой его сердцу.

Примечательно орудие преступления – нож, символ коварного, из-за угла преступления: это не пуля, полученная в бою, и не топор идеологического убийцы Раскольникова.

Нож, поразивший Достоевского, губит красоту. В текст песни включается самая узнаваемая ассоциация – о спасающей мир красоте. Но здесь афоризм трагически переосмысливается: красота – не только страшная и опасная сила, это прежде всего хрупкая материя, опасность (смерть) грозит ей самой, и не она спасает, но ее спасают.

Средством спасения красоты парадоксально оказывается тоже нож – нож хирурга. Спаситель-доктор, оперируя раненого пациента, падает, пораженный смертельной усталостью и собственным врачебным подвигом. Красота инфернальна: ибо она и спасает, и губит.

«Красота – Это Страшная Сила»⁸² – называется одна из песен альбома 2005 года «Zoom Zoom Zoom».

Красота – это страшная сила
И нет слов, чтобы это сказать.
Красота – это страшная сила,
Но мне больше не страшно
Я хочу знать.

Один Чжу учился ловить драконов, выбросил силы и деньги на ветер;
Жаль, что за всю свою жизнь он так ни одного и не встретил.
Я прочел об этом в старинных трактатах, прочел и сразу ушел из деревни;
Скоро я буду баснословно богатым и смогу претворить в жизнь учения древних.

Это делаю я, это делаешь ты.
Нас спасут немотивированные акты красоты.

Смысловой код песни критики видят и в сюжете с наградой для хирурга-спасителя. «Противоречивость приказа из центра (наградить “гада” звездой героя) отражает неоднозначное отношение к творчеству Достоевского в советское время. На этот же ментальный хронотоп ориентирует число “17”. Но и досоветский “центр” относился к “петрашевцу” (пусть даже будущему “гению”) без восторга. Упоминание “заутрени” заставляет думать, что речь идет не только о советской эпохе, а и о досоветской, и о новой “советскости” последних лет. Страшную силу красоты в финале заменяет “сила культуры”, в которую необходимо “веровать”, т. е. культура подменяет собой культ или, скорее (как в случае Достоевского), желает с ним слиться. Так или иначе, но сила культуры, воистину велика: плюясь и ругаясь, “центр” все же поощряет спасителя “красоты”»⁸³.

Гребенщиков при этом утверждает: «У каждого человека, даже у самого “тяжелого”, иногда возникает желание сделать что-то необоснованно хорошее. Чем больше хорошего он будет делать, тем больше положительной энергии будет накапливаться “на его счету”. Так что, как говорится, “мир спасут нелогичные акты благотворительности и бессмысленные акты красоты”!»⁸⁴.

Борис Гребенщиков обычно отшучивается, отвечая на вопрос, как он придумывает свои песни. Его поклонники, да и многие музыканты любят говорить, что это не он придумывает слова и музыку, а слова и музыка придумывают его.

Песня о Достоевском, по мнению знатоков, представляет точную реакцию на «дух времени». Она построена на ассоциациях, которые вызывает в массовом сознании «Достоевский» – слово, имя, образ, понятие, комплекс смыслов. В целом это ассоциации сочувственные, «жалостливые». Достоевский в совокупности смыслов воспринимается как культурная ценность, которой хоть и угрожает опасность от «врагов культуры» (и поэтому ее нужно защищать и отстаивать), но которая способна преображать мир. Что касается самой красоты, ее нужно спасать всем миром – потому она что ослабела, подорвана, обескровлена, как впрочем, и гибнущая человечность.