Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

больше не узнает себя ни в субъективных допущениях естественного мышления, ни в объективных допущениях культуры своего времени и не располагает компасом, чтобы совершить круг. Он — несвоевременен, ни временной, ни вечный[466]

.

Далее тема Идиота Достоевского возникает в одной из лекций курса о Спинозе (2 декабря 1980), где Делёз поднимает тему идиота как человека имплицитных пресуппозиций, который ведет свою традицию из Возрождения, от Николая Кузанского, этот образ перескакивает через декартово cogito и, эмигрировав в Россию, принимает новый вид, «меняет аллюр» под воздействием православия. Делёз замечает, что, помимо Достоевского, идиот, сливаясь с образом дурака, является фундаментальной фигурой русской литературы.

Здесь также, некоторым образом, является персонаж Достоевского, которого он назвал Идиотом, он безусловно гораздо драматичнее идиота Декарта, его болезнь и так далее… Но он что-то от этого сохранил. Силу естественного разума, сведенного к себе самому. Настолько сведенного к себе самому, что этот разум болен. Но при этом он сохраняет проблески. Князь, идиот, ничего не знает. Но это человек имплицитных пресуппозиций. Он все понимает[467]

.

В дальнейшем, в 1983–1985 годах, Делёз развивает тему Идиота, обращаясь к кинематографу. Она фигурирует в его рассуждениях о культурализме и находит выражение как в лекциях этого периода, так и в двухтомном труде «Кино I. Образ-движение» (1983) и «Кино II. Образ-время» (1985). В понимании Делёза, культурализм соотносится с той связью, что сохраняется между философским концептом и культурой его происхождения. Русская душа — противоположность душе американской. Различие выражается в отношении к ситуации. Американская душа — это традиционный образ-действие: нужны все данные ситуации, тогда американец начинает действовать. Русский человек устроен по-другому, так же, как и японец Куросавы. Представьте себе таких людей, говорит Делёз, они, в отличие от американцев, являются метафизиками, поскольку данные определенной ситуации для них — не главное, они ищут что-то более важное и более фундаментальное:

Но что может быть важнее, глубже, чем данные ситуации? Если искать ответ в духе Достоевского, то его можно в конце концов найти, и это будет более глубокий ответ, чем данные ситуации, есть данные некоего вопроса, которые ситуация скрывает, погребает в себе. Куросава так поступает в фильме «Семь самураев». Речь о том, чтобы поставить вопрос: что должен делать самурай в наше время? Таков вопрос, находящийся за пределами данных ситуации. И в этом Куросава самый русский из всех японцев[468].

Очевидно, что, противопоставляя американский образ мысли, отличающийся известным прагматизмом, русскому образу мысли, который, с точки зрения французского философа, характеризуется метафизичностью, Делёз оперирует педагогическими, так сказать, оппозициями. Важно, однако, что персонаж Идиота в его мысли никоим образом не сводится к болезни — русский идиотизм, то есть стремление выйти за рамки конкретной ситуации, чтобы поставить отвлеченный, абстрактный вопрос, равнозначен самому действенному философизму: чтобы начать мыслить, нужно иметь способность поставить себя на одну доску с идиотом. В интервью 1983 года по поводу выхода в свет книги «Кино I. Образ-движение» Делёз объясняет появление многочисленных работ о кино тем, что оно содержит множество идей, а то, что он называет Идеей с большой буквы, это «образы, которые стимулируют мышление», и их природа варьируется в зависимости от рода искусства и его техник. В качестве примера повторения образа мысли, созданного вербальными средствами в романе, он приводит пример Куросавы в кино и вновь рассуждает о персонажах Достоевского, которые постоянно попадают в какие-то неотложные ситуации, требующие незамедлительной реакции: