Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

Все хлопочут, чтобы его спасти, так что даже из самой глубины своего забытья этот презренный человек начинает ощущать, как в него проникает тепло. Но по мере того, как он возвращается к жизни, спасители становятся холоднее, и сам он возвращается к обычной грубости, озлобленности. Между его жизнью и его смертью есть такой миг, когда некая жизнь играет со смертью. Жизнь индивида уступает место жизни безличной и тем не менее единичной, которая источает чистое событие, освобожденное от случайностей внутренней и внешней жизни, то есть от субъективности и объективности того, что происходит. Homo tantum, которому все соболезнуют и который достигает своего рода блаженства. Это своеобычность, относящаяся не к индивидуации, а к сингуляризации: жизнь чистой имманентности, нейтральная, по ту сторону добра и зла, поскольку лишь субъект, воплощавший ее среди вещей, делал ее доброй или злой. Жизнь той или иной индивидуальности уходит в тень, уступая место той единственной в своем роде жизни, что имманентна человеку, у которого нет имени, хотя его ни с кем не спутаешь. Своеобычная сущность, некая жизнь[588].

Можно думать, что подобное определение вполне подошло бы и для постижения неуловимой сущности подпольного.

Глава одиннадцатая ФИЛОСОФИЯ ИЗ ПОДПОЛЬЯ

Для темы подпольного человека во французской мысли важно с самого начала назвать двух авторов, которые предопределили векторы исследования бессознательного применительно к творчеству Достоевского. Это З. Фрейд и его эссе «Достоевский и отцеубийство» и Л. Шестов и его работы «Преодоление самоочевидностей» и «Философия трагедии: Достоевский и Ницше». Первый приведет нас к недавно вышедшей книге французского психоаналитика бразильского происхождения Эйтора О’Дуайра де Маседо «Клиника Достоевского, или Уроки безумия» (2015)[589]. Она представляет собой опыт разработки основных клинических понятий психоанализа (безумие, бред, перверсия, травма, фантазм) сквозь призму литературных произведений Достоевского, изображенных романистом конфликтов, ситуаций, персонажей, которые обретают величие, сталкиваются с другим или низвергаются в бездны в силу встречи с «бессознательным». Через второго автора мы выходим к критике психоанализа в масштабном двухтомном труде Ж. Делёза и Ф. Гваттари («Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения», 1972; «Тысяча плато: Капитализм и шизофрения», 1980).

Заметим, что во Франции Достоевский, Фрейд и Шестов удивительным образом оказались в одной «увязке», то есть под одной обложкой влиятельного литературного журнала «Новое французское обозрение» («Nouvelle revue française», № 18 за 1922 год). Чуть ранее, в 1921 году, выходит перевод «Введения в психоанализ» Фрейда. Обзорная статья известного писателя-унанимиста Ж. Ромена, посвященная этой книге, благодаря которой психоанализ входит в моду в парижских салонах, открывает том, где помимо писем Достоевского, «Исповеди Ставрогина» и эссе А. Жида «Достоевский» появляется статья Шестова «Преодоление самоочевидностей» в переводе Б. Ф. де Шлёцера.