Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

О направленности этого курса можно составить представление по одной из первых публикаций начинающего литературоведа — статье «Роль эротизма в прозе Мальро», вышедшей в свет в 1953 году на английском языке в авторитетном журнале «Yale French Studies»: в ней нет ни единого намека на теорию миметического желания, представленную через несколько лет в первой книге ученого, зато прекрасно воспроизведена стратегия соблазна, характерная для мысли Жирара, формировавшейся под сенью жгучего внимания американских юношей и девушек в цвету: идея о том, что эротизм есть форма насилия или завоевания другого, могла вскружить голову даже самым ревностным пуританам и пуританкам.

В этом этюде намечаются черты метода рассуждения, который будет задействован в позднейших работах: Жирар-литературовед работает не с формально-структурными элементами текста, а с философско-психологическими константами, выражаемыми персонажами, которых создает писатель, задействующий в своих созданиях персональный опыт и изживающий в себе смутные наваждения через литературный мимезис, где действующими лицами выступают проблематические, или концептуальные, персонажи романа. Таким образом, поэтика романов Мальро определяется борьбой двух стихий человеческого существования, которые для обыденного сознания предстают как противоположности, но в романе обнаруживают свое сущностное родство: «Мальро изображает смерть в понятиях эротизма, тогда как сексуальность взывает к смертоносным фигурам»[69]. Так или иначе, но важно сознавать, что пропедевтические начала теории Жирара, восходящие к его преподавательской деятельности в Америке, образуют как самые соблазнительные, так и самые сомнительные элементы его концепции.

Именно в ходе занятий с американскими студентами Жирар проникается убеждением, что истину следует искать не в философских системах, последовательно отрицающих друг друга, не в теоретических конструкциях, законосообразно опровергаемых прогрессом научного знания, а в литературе, все время остающейся хранительницей тех достоверностей, которые некогда были открыты писателями. Истины литературы не устаревают, в отличие от истин философии или научных теорий. В этом отношении истины, открытые литературой, подобны истинам Священного Писания и требуют соответствующего интеллектуального усилия.

Кроме педагогического начала, отличающего концепцию творчества Достоевского, представленную франко-американским ученым, важно не упускать из виду того обстоятельства интеллектуальной истории Франции, что теория романа Жирара могла бы занять видное место в галерее прочих достославных литературоведческих учений XX века, поскольку в ней счастливо сочетаются оригинальная концепция литературного творчества, эффектная социально-психологическая доктрина и интегральная философия человека.

Иными словами, нам не следует упускать из виду, что основополагающие концепции мыслителя, завоевавшие признание по всему миру, обязаны своим происхождением ранним литературоведческим штудиям: идет ли речь о доктрине миметического желания, теории насилия и сакрального, анализе фигуры «козла отпущения» или учении о христианстве как радикальном опыте преодоления господства религии виновных и учреждения западного мира на жертвоприношении невинного Христа. В общем и целом мы исходим из того, что именно к смелому наброску теории романа, представленному в книге «Романтическая ложь и романическая истина» (1961) и дополненному в ряде других ранних работ, восходят позднейшие разработки Жирара по философско-религиозной антропологии. Как энергично замечает С. Н. Зенкин в конце предисловия к русскому переводу этой книги: