Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

Мы не отличаем романную ситуацию от персонального вклада романиста. Экзистенциальный момент, какое место он ни занимал бы в произведении, никогда не является пределом, повторимся, некоего аутентично романного откровения. Отнюдь не обращая его абсолютом, романист видит в нем лишь новую и особенно опасную иллюзию. Он разоблачает в хаотичном существовании подпольного персонажа ложь еще более чудовищную и гораздо более разрушительную, нежели буржуазное лицемерие. Неоромантик гордится своим бунтом против этого лицемерия, но он основывает на тайне своего «бессознательного» или на своей несказанной «свободе» надежды, сравнимые с теми, которые буржуа времен оных основывал на «верности принципам». Западный индивид не отказался от завоевания автономии и сиятельного господства; не отказался от своей гордыни. Отнюдь не разделяя его веры, гениальный романист изо всех сил старается показать нам ее тщету. Современный неоромантик полагает себя «свободным», поскольку он отчетливо воспринимает крах буржуазной комедии. Но он не предощущает того краха, который ожидает его самого и который будет более внезапным и более гибельным, чем крах буржуа. Как всегда, ослепление нарастает с «ясностью» сознания. Жертвы метафизического желания захвачены во все более стремительный водоворот, круги которого сжимаются все плотнее. Именно такого водоворота ищет Достоевский во всех своих произведениях и особенно в «Бесах»[82].

Очевидно, что, анализируя «романную технику» Достоевского — разоблачителя иллюзий буржуазного сознания, Жирар отдает дань модному в то время марксизму, но для нас важнее то, что он резко противопоставляет творчество русского писателя «французскому экзистенциализму», защищая тем самым его от тех трактовок, которые получали отдельные положения его мысли в работах Камю, Мерло-Понти, Сартра. Тем не менее не стоит переоценивать значения этого противопоставления. Как довольно беглое знакомство с работами современников — французских философов, так и неглубокое знание трудов и дней русского писателя, объясняющее некоторые несообразности умозаключений автора книги «Романтическая ложь и романическая истина», а главное — азартная ставка на доктрину «миметического треугольника», местами оборачивающаяся тем же «ослеплением», которое он вменял «экзистенциалистам», обусловили своего рода «трансцедентальную предвзятость», отличающую как первую книгу Жирара, так и последующие работы мыслителя, включая небольшую монографию «Достоевский: От двойника к единству» (1963).

Действительно, согласно мысли Жирара, истинный романист словно застрахован от поклонения тем идолам, которыми живут его персонажи. Он все время на пути к некоему откровению, что становится глубже от произведения к произведению. В такой семантической перспективе писатель неотличим от ученого, но и от одержимого, в сознании которого вертятся несколько неотвязных тем, преломляющихся по-разному от произведения к произведению. Противопоставляя литературный опыт автора «Записок из подполья» творчеству В. Гюго, обсессивный характер которого усугубляется с течением времени, Жирар утверждает: