Достоевский во Франции. Защита и прославление русского гения, 1942–2021

Именно через существенный персонаж Ставрогина следует изучать тот смысл, который Достоевский придает внутренней медиации. Ставрогин выступает медиатором всех прочих персонажей «Бесов». Следует без колебаний признать в нем фигуру Антихриста.

Чтобы понять Ставрогина, его необходимо рассмотреть в его роли модели и в его отношении с «учениками». Чтобы постичь значение этого героя, не следует рассматривать его вне романного контекста, а главное, не следует поддаваться очарованию, что происходит с прочими «бесами», его «сатанинского величия».

Именно к Ставрогину восходят все идеи и желания «бесов»; именно Ставрогина они превращают в объект настоящего культа. Все как один испытывают перед ним своего рода благоговение, к которому примешивается ненависть, характеризующая внутреннюю медиацию. Все как один разбиваются о ледяную стену его безразличия. Несчастный Гаганов дерется с ним на дуэли; ни оскорбления, ни пули не могут повергнуть полубога. Универсум «Бесов» — это обратная сторона христианского мира. Место позитивной медиации святого занято негативной медиацией страха и ненависти[79].

Очевидно, что Жирара интересует не история как таковая, а проявление его теории в истории, в том числе в истории литературы. Вот почему Достоевский для него не столько «русский гений», национальный писатель, выражающий загадочную «славянскую душу», поражающую самобытной алогичностью картезианские умы Европы, сколько один из величайших западных романистов, постигший в своих творениях истину современного человека, приговоренного жить при власти демократии. И честолюбцы Стендаля, и не имеющая ничего за душой Эмма Бовари, и снобы Пруста являются жертвами идеологии равенства, на которую сделала ставку Европа после Французской революции:

Снобизм начинается с равенства. Разумеется, это не значит, что общество, в котором жил Пруст, было бесклассовым. Однако реальные и конкретные различия этих классов не имеют ничего общего с абстрактными отличиями снобизма. В глазах социологов Вердюрены принадлежат к тому же социальному классу, что и Германты.

Сноб преклоняется перед титулом, который утратил всякое реальное значение, перед «положением в свете», которое если кем-то и ценится, то дюжиной-другой престарелых светских львиц. Чем произвольнее подражание, тем больше оно внушает презрения. Именно близость к медиатору превращает подражание в нечто произвольное, и это приближение приводит нас прямиком к персонажам Достоевского. Между подпольным человеком и его бывшими однокашниками, такими же бюрократами, как он сам, в этом «отвлеченном и умышленном» Петербурге нет никакого различия: совершенное равенство, вот почему подражание персонажа Достоевского более абсурдно, чем у Пруста[80].