Достойный жених. Книга 2

– Откуда ты взяла? – устало откликнулся он. – Ничего я еще не решил.

– Но после того как Ман и Фироз чуть не…

Он посмотрел на нее с удивлением:

– Ман и Фироз тут совершенно ни при чем. Я обдумываю этот вопрос вот уже много недель и не пришел ни к какому заключению.

Она помешала чай и поставила чашку на письменный стол, что было бы невозможно раньше, когда стол был завален папками.

Махеш Капур молча глотнул чая. Затем сказал:

– Оставь меня. Я не стану обсуждать это с тобой. Ты отвлекаешь меня. Не понимаю, почему твоя интуиция выдает все эти нелепости. Они еще туманней, чем домыслы астрологов, и сомнительнее.

15.17

Не прошло и недели после резни в Брахмпуре, как премьер-министр Пакистана Лиакат Али Хан был застрелен во время выступления на митинге в Равалпинди. Толпа растерзала убийцу на месте.

При известии о его смерти все государственные флаги в Брахмпуре были приспущены. В университетском дворе организовали митинг, на котором было выражено соболезнование. В городе, где всего неделю назад убивали на улицах, это произвело отрезвляющее действие.

Наваб Байтара был в Брахмпуре, когда до него дошла эта весть. Он хорошо знал Лиаката Али, поскольку, еще когда был жив старый наваб-сахиб, в Байтар-Хаусе и форте Байтар собирались лидеры Мусульманской лиги. Он просмотрел старые фотографии, сделанные во время этих встреч, и некоторые из писем, которыми обменивались его отец и Лиакат Али, и подумал, что все больше и больше живет прошлым. Но он ничего не мог с этим поделать.

Раздел Индии был для наваба-сахиба трагедией в нескольких отношениях: многие из его знакомых, как мусульмане, так и индусы, погибли во время тех событий или получили физические и духовные травмы; он потерял две части своей страны; его семья была расколота из-за миграции; манипуляции с законом об имуществе эвакуируемых поставили под угрозу даже Байтар-Хаус; закон об отмене системы заминдари, который был бы немыслим в объединенной Индии, предполагал отнять у него бóльшую часть обширного поместья, окружавшего форт Байтар; язык его предков и любимых поэтов подвергался травле, и вдобавок ко всему он сознавал, что многие из его знакомых сомневаются в его патриотических чувствах. Наваб-сахиб благодарил Бога за то, что у него остались такие друзья, как Махеш Капур, и что его сын дружит с сыном Махеша. Но в целом он чувствовал окружающую и осаждающую его враждебность и понимал, что если это чувствует он, то другим его единоверцам, менее защищенным от тягот жизни, приходится гораздо труднее.

«Наверное, я старею, – думал он, – ворчливость – верный признак одряхления». Однако он не мог не горевать о Лиакате Али, культурном и трезвомыслящем человеке, который навабу-сахибу нравился. И хотя в свое время наваб-сахиб принял идею образования Пакистана в штыки, он не мог не сочувствовать этой стране, раз уж она стала существовать. При этом он воспринимал ее прежде всего как западный Пакистан, где жило много его друзей и родных и было много мест, будивших у него теплые воспоминания. Тот факт, что Джинна[173] умер в первый же год существования страны, а Лиакат Али – в начале пятого, был плохим предзнаменованием ее будущего. Страна нуждалась, как ни в чем другом, в опытном руководстве и политической уравновешенности, а сейчас, похоже, она и того и другого лишилась.

Опечаленный такими обстоятельствами и чувствуя себя чужаком в этом мире, наваб позвонил Махешу Капуру и пригласил его на следующий день на ланч.

– И пожалуйста, убедите госпожу Капур тоже прийти. Разумеется, я закажу для нее блюда на стороне.

– Ничего не выйдет. Эта ненормальная завтра постится ради моего благополучия. Ведь завтра Карва-чаутх[174], и она не может взять в рот ни крошки и ни капли воды с восхода солнца до восхода луны. Иначе я умру.

– Это было бы жаль, Капур-сахиб. И без того у нас слишком много убийств и смертей, – заметил наваб Байтарский. – А как поживает Ман? – спросил он участливо.

– Да все так же. Разве что я перестал требовать трижды в день, чтобы он возвращался в Варанаси. Он оказался не таким уж пропащим.

– Он никоим образом не пропащий, – отозвался наваб-сахиб.

– Но и толку в его жизни пока мало, – сказал Махеш-Капур. – Однако я обдумываю его совет относительно избирательного участка. И разумеется, ваш совет тоже.

– Как и совет насчет партии, надеюсь?

Махеш Капур ответил не сразу. После довольно продолжительной паузы он сказал:

– Да, я решил вернуться в Конгресс. Вам говорю об этом первому.

– Выступайте от Байтара, Капур-сахиб, – произнес наваб-сахиб довольным тоном. – Выступайте от Байтара. Вы победите, иншалла, – ваши друзья помогут вам.

– Посмотрим, посмотрим.

– Так вы-то придете завтра к ланчу?

– Да-да. Отмечаете какое-то событие или дату?

– Ничего не отмечаю. Просто хочу, чтобы вы выслушали за едой мои жалобы насчет того, как хорошо было раньше.

– О’кей.

– Передайте привет матери Мана, – сказал наваб. Он помолчал, подумав, что, может быть, уместнее было бы сказать «матери Прана» или даже «матери Вины». Погладив бороду, он спросил: – Но разумно ли с ее слабым здоровьем поститься?