Достойный жених. Книга 2

Его собственная связь с Саидой-бай также пряталась в одном из самых дальних уголков памяти, и мысли о ней как бы не имели отношения к нему лично. Он не знал ее роли в случившемся с Фирозом и не опасался того, что события прошлого выплывут на свет, хотя и испытывал по поводу с Саиды-бай смутную тревогу. Он был, по утверждению Саиды, отцом Тасним и обеспечивал средства к существованию самой Саиды и дочери, считая это долгом порядочного человека и частичным искуплением полузабытых грехов юности. Само собой подразумевалось, что она не будет никому рассказывать о происшедшем два десятилетия назад между женатым мужчиной сорока лет и пятнадцатилетней девушкой. Родившаяся вскоре после этого девочка всегда считала себя младшей сестрой Саиды – так уверяла его певица. Кроме самой Саиды, правду знала только ее мать, уже давно умершая.

Фироз произнес что-то неразборчивое, но для его отца это звучало как слова человека, вернувшегося с того света. Он придвинул стул к кровати и взял сына за руку. Рука была теплой, и это обнадеживало. Полицейский тоже встрепенулся.

– Что говорит ваш сын, наваб-сахиб? – спросил он.

– Не понимаю, – ответил наваб-сахиб, улыбаясь. – Но, по-моему, это хороший знак.

– Наверное, опять о сестре, – предположил констебль, держа ручку наготове.

– Она была здесь до вашей смены, – сказал наваб-сахиб. – Но, видя больного в таком состоянии, расстроилась и была не в силах задерживаться надолго.

– Тасним… – проговорил Фироз.

Наваб-сахиб вздрогнул. Это было имя дочери Саиды. Фироз произнес его с пугающей нежностью.

Полицейский записывал все, что говорил Фироз.

Какое-то неожиданное движение наверху привлекло внимание наваба-сахиба. Он испуганно поднял глаза. По стене зигзагами ползла ящерица, застывая на месте и снова двигаясь вперед. Он завороженно уставился на нее.

– Тасним…

Наваб-сахиб очень осторожно вздохнул, как будто процесс вдоха и выдоха причинял ему боль. Он опустил руку Фироза и машинально сложил свои руки вместе, затем расцепил их, и они упали вдоль тела.

Он в страхе задумался над словами сына. Первая мысль была, что Фироз каким-то образом узнал правду или часть ее. Он почувствовал такую боль, что откинулся на стуле и закрыл глаза. До этого он мечтал о том, чтобы Фироз поскорее открыл глаза и увидел отца рядом. Но теперь это пугало наваба-сахиба. Что они скажут друг другу, когда это произойдет?

Затем он подумал о том, что полицейский прилежно записывает все сказанное. Что будет, если кто-нибудь сложит все факты вместе и докопается до истины? Или же проболтается тот, кто сказал об этом Фирозу? То, что было давно похоронено и почти утратило какую-либо связь с действительностью, восстанет из могилы, и все будут это обсуждать.

Но, может быть, никто не сообщал об этом Фирозу, а просто он видел девушку у Саиды-бай. Может быть, лишь чувство вины заставляет наваба-сахиба строить из отдельных, ничего не значащих фрагментов одно пугающее целое.

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!
Хвала Аллаху, Господу миров,

Милостивому, Милосердному,

Властелину Дня воздаяния!
Тебе одному мы поклоняемся и Тебя одного молим о помощи.
Веди нас прямым путем…[214]

Наваб-сахиб резко одернул себя. Если даже Фироз ничего не знал, в этом не было ничего утешительного. Он должен узнать правду. Ему надо все рассказать, иначе может произойти то, что и вообразить страшно. И сказать ему правду должен отец.

17.20

Варун с большим интересом читал о результатах забега, опубликованных в «Стейтсмене». Ума, сидевшая на руках у Савиты, ухватила рукой большую прядь его волос и тянула на себя, высунув от усердия язык. Варун не обращал на это внимания.

– Она будет болтушкой, когда вырастет, – заметила госпожа Рупа Мера. – Маленькой фантазеркой. Кому мы будем рассказывать истории? Кому, а? Только посмотри на ее язычок.

– Ой! – вскрикнул Варун.

– Ну-ну, Ума! – мягко упрекнула ее Савита. – Иногда она меня утомляет, ма. Как правило, она в хорошем настроении, но сегодня ночью долго плакала. А утром я обнаружила, что ее постель мокрая. Как отличить слезы по делу от каприза?

Госпожа Рупа Мера не желала слушать никаких упреков в адрес Умы.

– Некоторые дети до двух лет плачут по нескольку раз за ночь. Только их родители имеют право на это жаловаться.

– Я ведь не плакса, правда? – спросила Апарна у ее матери.

– Нет, дорогая, – ответила Минакши, листавшая «Иллюстрейтд Лондон ньюс». – Почему бы тебе не поиграть с малышкой?

Минакши не могла понять – когда думала об этом, – почему Ума, родившаяся в брахмпурской больнице, насквозь пропитанной, по ее мнению, всяческой заразой, была такой здоровой девочкой.

Апарна наклонила голову набок, так что ее глаза оказались на одной вертикальной линии. Это показалось Уме забавным, и она широко улыбнулась, одновременно дернув Варуна за волосы еще раз.