Достойный жених. Книга 2

– Крэкнелл опять был первым, – пробормотал Варун себе под нос. – На Истерн-Си, на кубке Короля Георга Шестого. Всего на полкорпуса.

Ума схватила газету в кулак и потянула на себя. Варун попытался разжать ее кулак. Она переключилась на его палец.

– Ты не ставил на победителя? – спросил Пран.

– Нет, разумеется, – ответил Варун мрачно. – Повезло всем остальным. А мой скакун пришел четвертым, после Оркадеса и Фэр-Рэя.

– Забавные клички у этих коней, – заметила Лата.

– «Оркадес» – один из пароходов «Ориент лайн»[215], – задумчиво протянула Минакши. – Я мечтаю съездить в Англию. Посмотрю оксфордский колледж, где учился Амит. И выйду за герцога.

Апарна подняла голову, гадая, кто такой герцог.

Госпожа Рупа Мера не одобряла глупых выходок Минакши. Ее сын-трудяга выбивался из сил, чтобы содержать семью, а его пустоголовая жена в его отсутствие развлекается бестактными шутками. Она плохо влияла на Лату.

– Ты уже замужем, – бросила она.

– Ох, да, я совсем забыла. Как глупо с моей стороны, – сказала Минакши. Она вздохнула. – Хоть бы случилось что-нибудь волнующее! Ничего интересного нигде не происходит. А я так надеялась, что в пятьдесят втором году что-нибудь случится!

– Ну, это же високосный год, – обнадежил ее Пран.

Варун дочитал статью о скачках и перевернул страницу. Неожиданно он воскликнул: «Ничего себе!» – так потрясенно, что все повернулись к нему.

– Пран, твоего брата арестовали!

В первый момент у Прана мелькнула мысль, что это еще одна глупая шутка, но тон Варуна был таким искренним, что он протянул руку к газете. Ума попыталась перехватить ее, но Савита ей помешала. Когда Пран прочитал несколько строк сообщения, озаглавленного «Брахмпур, 5 января», лицо у него изменилось.

– Что там? – произнесли Савита, Лата и госпожа Рупа Мера почти одновременно, и даже Минакши с удивлением подняла голову.

Пран был не в силах сказать ни слова и только мотал головой из стороны в сторону. Он быстро дочитал заметку – о нападении на Фироза и о том, что он все еще находится в тяжелом состоянии. Новость была хуже, чем кто-либо мог себе представить. Странно, что никто не позвонил ему из Брахмпура и не прислал телеграмму, чтобы сообщить об этом, предупредить или вызвать. Возможно, отец все еще разъезжал по своему избирательному участку. Хотя к этому времени он наверняка уже был оповещен о случившемся и вернулся в город. Возможно, он пытался позвонить в Калькутту, но не дозвонился.

– Мы немедленно возвращаемся в Брахмпур, – сказал он Савите.

– Но скажи, ради бога, что случилось? – в тревоге спросила Савита. – Неужели Мана действительно арестовали? За что? Что там написано?

Пран прочел им несколько строк, ударил по лбу кулаком и сказал:

– Он идиот! Несчастный безмозглый чокнутый идиот! Бедная аммаджи. Баоджи всегда говорил… – Он не окончил фразы. – Ма, Лата, вы оставайтесь здесь…

– Разумеется, мы поедем тоже, – возразила обеспокоенная Лата. – Мы так или иначе собирались возвращаться домой через пару дней. Но какой ужас! Бедный Ман. Я уверена, есть какое-то объяснение. Он не мог этого сделать. Должно быть что-то…

Госпожа Рупа Мера, думая в первую очередь о матери Мана, а затем о навабе-сахибе, начала было плакать, но, понимая, что слезами делу не поможешь, с трудом сдержалась.

– Едем прямо на вокзал, – сказал Пран. – Постараемся купить билеты на Брахмпурский почтовый. У нас полтора часа на сборы.

Ума разразилась длинной, радостной, но невразумительной тирадой. Минакши вызвалась посидеть с Умой, пока они укладываются, и позвонить Аруну.

17.21

Когда действие анестезии закончилось, Фироз проснулся и увидел спящего отца. Он не сразу понял, где находится. Он шевельнулся, и его бок пронзила острая боль. В его руку была вставлена трубка. Повернув голову вправо, он увидел спящего в кресле полицейского в хаки. Рядом с ним лежал блокнот; на его лицо падал слабый свет лампы.

Закусив губу, Фироз пытался понять, откуда такая боль и что это за комната. Он вспомнил драку, Мана с ножом в руке и последовавший за этим удар. Все это имело какое-то отношение к Тасним. Кто-то набросил на него шаль. Трость была липкой от крови. Потом из тумана появилась тонга, и наступила темнота.

Лицо отца вызывало у него горькое чувство – он не понимал почему. Кто-то что-то сказал ему о его отце, но он не помнил, что именно. Его воспоминания о происшедшем были похожи на карту неизведанного континента: по краям все было четко и ясно, а в середине пустота. Но в этой пустоте крылось что-то пугающее. Все эти мысли и воспоминания утомляли Фироза, и он то погружался в успокоительную тьму, то возвращался в окружающий мир.

Лежа на спине, он заметил прямо над ним ящерицу под потолком, одну из постоянных обитательниц палаты. Он попытался представить себе, каково быть ящерицей, что испытываешь, ползая все время по странным поверхностям, где в одну сторону двигаться легче, чем в другую. Его наблюдения прервал голос полицейского:

– А, сахиб, вы проснулись.

– Да, – услышал он свой ответ, – я проснулся.

– Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы дать показания?

– Показания? – переспросил он.