Голосование проходило довольно живо. К полудню три имени из десяти, перечисленных в списке кандидатов, были вычеркнуты. Последовал перерыв на ланч, после которого работа возобновилась еще на четыре часа. К пяти часам, когда голосование закончилось, 55 процентов приписанных к этому участку избирателей уже отдали свои голоса тому или иному кандидату. По мнению Лахири, это была хорошая явка. Он знал, что в последние несколько дней явка на городских участках в большинстве регионов была, против ожидания, ниже, чем на сельских.
В пять часов ворота школы закрыли; тем из присутствовавших, кто не успел проголосовать, раздали подписанные листочки бумаги, и они тоже опустили их в урны. Затем прорези в урнах заклеили бумагой, поверх которой поставили печати из шеллака; наблюдатели от кандидатов также поставили свои печати. Сандип распорядился, чтобы все урны были заперты в одном из классов, около которого он выставил охрану. Наутро их под присмотром главы администрации Салимпура переправили в коллектор казначейства в Рудхии, куда поступали и урны из других округов.
Поскольку выборы в разных округах проходили в разное время, подсчет голосов в них производился поочередно – прежде всего считали те округа, которые первыми завершили голосование. В результате на этих выборах 1952 года в этом избирательном округе, как и в большинстве других округов штата Пурва-Прадеш, между голосованием и окончательным подсчетом голосов проходило обычно от семи до десяти дней.
Это был мучительный период для тех кандидатов, которые имели шансы на избрание. Даже Варис Хан волновался, хотя сомнений в его победе ни у кого не было. Тревожным было время и для Махеша Капура, несмотря на то что у него имелись и другие причины для беспокойства.
Часть восемнадцатая
Лата не принимала активного участия в драматических событиях января. Она, однако, помнила о том, как Минакши сетовала насчет того, что в наступившем году не происходит ничего волнующего. Живи она тот месяц не в Калькутте, а в Прем-Нивасе в Брахмпуре, ей не на что было бы жаловаться: поножовщина, скандал городского масштаба, смерть хозяйки дома, тернии предвыборной борьбы – и все это в семье, где, как правило, самыми волнующими событиями были перепалки между матерью и дочерью или еще более громкие перепалки между отцом и сыном.
Это был последний семестр перед выпускными экзаменами. Лата ежедневно ходила на лекции, и мысли о старинных романах и старинных пьесах занимали ее лишь частично. Большинство ее друзей-студентов, включая Малати, сосредоточились на занятиях, отодвинув все прочее в сторону, включая постановку пьес и другую деятельность, отнимающую время. Еженедельные заседания Брахмпурского литературного общества продолжались, как раньше, однако Лата не рвалась посещать их. Мана выпустили из тюрьмы на поруки, но собирались предъявить ему более тяжкое обвинение, чем то, на которое они надеялись.
Лате очень нравилось проводить время с Умой, чрезвычайно общительным ребенком, от чьей улыбки она могла забыть о проблемах и печалях внешнего мира. Девочка обладала неистощимой энергией и явно была настроена взять жизнь в свои руки, захватив все окружающее, включая волосы своих ближних. Она часто что-то напевала или повелительно стучала по краю своей плетеной кроватки.
Как заметила Лата, Ума действовала успокаивающе на Савиту и даже на Прана. Когда он возился с дочкой, он не думал ни о своем отце, которого раздирали скорбные мысли и злость на несовершенства мира, ни о брате, также не находившем покоя между любовью и строгостью закона, ни о жене, ни об умершей матери, ни о собственном здоровье, своей работе и планах. Пран выучил наизусть стишок «Леди Беби» и время от времени декламировал его для Умы. Госпожа Рупа Мера поднимала голову от одного из бесчисленных шерстяных изделий, которые вязала, и прислушивалась к его декламации с удовлетворением, но не без подозрительности.
Кабир не пытался встретиться с Латой ни в Калькутте, ни в Брахмпуре. Он видел ее на чауте и однажды издали в университетском кампусе. Она держалась спокойно и отчужденно. Ничего удивительного, учитывая, с каким количеством любопытствующих друзей, знакомых и посторонних людей, наперебой выражающих сочувствие в связи с газетной шумихой, Лате, как и Прану, приходилось сталкиваться.
Он с сожалением думал о том, что в их встречах с Латой всегда было что-то нелогичное, непрочное и незавершенное. Встречи длились очень недолго, оба опасались, что их обнаружат, и потому испытывали крайнюю неловкость. Кабир всегда был прям и откровенен в разговорах с людьми – за исключением Латы, перед которой он не мог до конца раскрыться, и подозревал, что ей в его обществе так же сложно и трудно.