Достойный жених. Книга 2

Амит ответил, что рифмует, поскольку ему это нравится. Он любит звучание рифмованных стихов; рифма придает весомость тому, что иначе может пройти незамеченным, и текст легче запоминается. Он не чувствует себя скованным рифмой – как музыканта не сковывают каноны раги.

Это не убедило Суприйю Джоши, и она заметила господину Макхиджани:

– В его стихах сплошные рифмы и созвучия, все равно что в триолетах Навроджи.

Профессор Михра поинтересовался, кто из поэтов оказал на Амита влияние. Не чувствует ли он сам в своих стихах что-то от Элиота? Профессор привел несколько строк из стихов Амита и сопоставил их со строчками своего любимого современного поэта.

Амит постарался ответить как можно обстоятельнее, хотя не считал Элиота одним из своих главных учителей и вдохновителей.

– Вы не влюбились в какую-нибудь девушку в Англии?

Амит резко выпрямился, но тут же расслабился, увидев, что вопрос задала милая старушка, сидевшая в задних рядах и смотревшая на него с ласковой озабоченностью.

– Мне кажется, не стоит говорить об этом публично, – ответил он. – Когда я предлагал задавать вопросы, надо было сразу сказать, что я не буду отвечать на сугубо личные – и на слишком заостренные социально тоже. Так что о моем отношении к политике правительства можете не спрашивать.

Молоденький студент дрожащим от волнения голосом сказал:

– Из восьмисот шестидесяти трех поэтических строк в двух ваших опубликованных сборниках в тридцать одной упоминаются деревья, в двадцати двух встречается слово «любовь» или «любить» и восемнадцать содержат только односложные слова. Это имеет какое-то особое значение?

Лата не могла сдержать улыбки и заметила, что Кабир тоже улыбается. Амит постарался переформулировать вопрос на более осмысленный и, отвечая, коснулся тем своих произведений.

– Это отвечает на ваш вопрос? – спросил он.

– О да! – с жаром ответил осчастливленный студент.

– Вы согласны, что краткость и небольшой объем – достоинство? – решительным тоном спросила дама академического вида.

– Ну, в общем, да, – осторожно ответил Амит. Объем самой дамы был отнюдь не маленьким.

– Почему же тогда, как говорят, вы пишете такой длинный роман, местом действия в котором является вроде бы Бенгалия? Больше тысячи страниц! – воскликнула она с упреком, словно обвиняя его в том, что он обрекает на мучения будущих исследователей его творчества.

– Ох, я сам не понимаю, почему он получается таким длинным, – пожаловался Амит. – Я, наверное, очень недисциплинированный сочинитель. При этом я ведь тоже не люблю длинные романы, и чем они лучше, тем хуже. Если роман плохой, он ничего не приносит, кроме физических страданий оттого, что пытаешься удержать этот кирпич в руках. А хороший роман превращает меня в слабоумного отщепенца. Я днями не вылезаю из своей комнаты, огрызаюсь на любые попытки общения, пропускаю похороны, свадьбы друзей и знакомых и превращаю их во врагов. До сих пор не могу восстановиться после чтения «Мидлмарча»[227].

– А как вы относитесь к Прусту? – спросила дама несколько отрешенного вида, занявшаяся вязанием, как только Амит кончил читать стихи.

Амит был удивлен, что в Брахмпуре читают Пруста, и оживился, словно вдохнул дополнительную порцию кислорода.

– Я, несомненно, полюбил бы Пруста, будь мой мозг был так же обширен и всеобъемлющ, как Сундарбан, и так же связывал в одно целое множество разнообразных элементов. Но мой мозг, увы, не таков, и Пруст наводит на меня тоску. Заставляет плакать от скуки. – Вздохнув, он добавил с чувством: – Прямо-таки рыдать. Я рыдаю, читая Пруста, и потому практически не читаю его.

Все пораженно молчали, недоумевая, с чего бы вдруг такие сильные чувства? Молчание нарушил профессор Мишра:

– Как известно, многие наиболее значительные памятники литературы довольно объемисты. – Он улыбнулся Амиту. – Шекспир сам велик благодаря своему таланту, и объем написанного им был велик.

– Его сочинения только кажутся объемистыми, когда они собраны вместе, – откликнулся Амит. – А я придумал способ сокращать этот объем. Как вы, возможно, заметили, в собраниях сочинений Шекспира каждая новая пьеса начинается на правой странице. Иногда издатели влепляют какую-нибудь иллюстрацию на левой странице, чтобы получалось именно так. Я же беру перочинный нож и разрезаю том частей на сорок. Таким образом я могу взять «Гамлета» или «Тимона Афинского», свернуть их в трубочку и сунуть в карман. А во время прогулки – скажем, по кладбищу – могу достать их и почитать. Так и рукам легче, и мозгу. Всем рекомендую этот способ чтения. Вот по пути сюда, например, я прочел в поезде «Цимбелина». Вряд ли я стал бы читать его иначе.

Кабир улыбнулся, Лата открыто расхохоталась. Однако Пран был шокирован, господин Макхиджани раскрыл от изумления рот, а у господина Навроджи был такой вид, словно он вот-вот упадет без сознания со стула.

Амиту реакция публики, похоже, понравилась.

В наступившей тишине поднялся мужчина средних лет в черном костюме. Господина Навроджи пробрала легкая дрожь. Мужчина дважды прокашлялся.