Достойный жених. Книга 2

Наваб-сахиб знал, что Ман дважды приходил в Байтар-Хаус повидаться с Фирозом, прежде чем его снова засадили в кутузку. Об этом ему сообщил Муртаза Али, добавив, что приходил тот по просьбе Фироза. И наваб-сахиб спрашивал себя, справедливо ли будет сломать жизнь молодому человеку, если Фироз его простил?

В этот вечер они обедали с Фирозом наедине. Обычно в таких случаях они мучились, пытаясь завести непринужденный разговор, но это удавалось им с трудом. Но на этот раз наваб-сахиб спросил сына:

– Фироз, какие есть свидетельства против твоего друга?

– Свидетельства, абба?

– Да, с точки зрения суда.

– Он признался полиции в совершенном преступлении.

– А магистрату ведь не признавался?

Фироза немного удивило, что мысль об этой юридической тонкости пришла в голову его отцу, а не ему самому.

– Ты прав, абба, – сказал он. – Но есть и другие свидетельства: его бегство, опознание его кассиром, наши заявления – всех, кто там присутствовал. – Он посмотрел на наваба-сахиба, опасаясь, что отцу слишком тяжело обсуждать ранение сына и подоплеку событий. Помолчав, он добавил: – Когда я делал это заявление, я был совсем никакой, и мысли у меня вполне могли путаться. Наверное, они до сих пор не распутались. Это соображение должно было возникнуть у меня, а не у тебя.

Они молчали целую минуту. Наконец Фироз продолжил:

– Если я сам упал на этот нож… скажем, споткнулся… а нож держал Ман, то он мог подумать, что ненамеренно меня пырнул… он же был пьян. И так же могли подумать…

– Все остальные.

– Да, все присутствовавшие. Это объясняет, почему они сделали такое заявление и почему Ман бежал. – Вся сцена словно возникла вновь перед его глазами – медленно, но очень ясно. Затем снова стала расплываться.

– В Прем-Нивасе и без того хватает несчастий и забот, – сказал наваб-сахиб. – А одно и то же событие можно интерпретировать по-разному.

И каждый из них задумался о своем.

– Да, абба, – спокойно и благодарно отозвался Фироз; в душе у него начало просыпаться прежнее уважение к отцу.

18.29

Дело Мана слушалось через две недели окружным и сессионным судьей. В небольшом помещении присутствовали как наваб-сахиб, так и Махеш Капур. Одним из первых свидетелей вызвали Фироза. Обвинитель со спокойной уверенностью зачитал заявление Фироза, сделанное полицейским, и опешил, когда Фироз произнес:

– Но тут я споткнулся и напоролся на нож.

– Простите, что вы сказали? – спросил обвинитель.

– Я сказал, что споткнулся и напоролся на нож, который он держал в руке.

Прокурор был напрочь выбит из колеи. Как он ни старался, он не смог опровергнуть показания Фироза. Он обратился к суду с жалобой, что свидетель обвинения превратился в свидетеля защиты и потому он должен подвергнуть его перекрестному допросу. Он заявил Фирозу, что его слова противоречат тому, что он прежде говорил полиции. Фироз ответил, что чувствовал себя тогда плохо, был далеко не в здравом уме и память ему изменяла. И лишь когда он поправился, он вспомнил все четко и ясно. Обвинитель напомнил Фирозу, что тот сам адвокат и находится под присягой. Фироз, у которого до сих пор был бледный вид, ответил с улыбкой, что помнит об этом, но даже адвокатам память иногда отказывает. Он много раз восстанавливал в памяти сцену происшествия и теперь уверен, что споткнулся об что-то – возможно, о диванный валик – и упал прямо на нож, который Ман только что отнял у Саиды-бай.

– Он стоял на месте, не двигаясь, и, наверное, подумал, что сам меня ударил, – объяснил Фироз, хотя, как юрист, прекрасно понимал недостоверность показаний, основанных на чужих словах или интерпретации чужих мыслей.

Ман со скамьи подсудимых смотрел на друга, вытаращив глаза. Он не сразу понял, что происходит, и лицо его выражало тревожное изумление.

Следующей на свидетельскую трибуну поднялась Саида-бай в парандже. На вопросы она отвечала тихим голосом. Она была полностью согласна с тем, как изложил события защитник. Подтверждала его слова и Биббо. Другие улики – кровь Фироза на шали, опознание Мана железнодорожным кассиром, показания привратника и прочие – не позволяли точно установить, что произошло за две-три секунды, едва не ставшие фатальными. И если Ман не ударял Фироза ножом, а тот сам напоролся на лезвие, вопрос о предумышленном нанесении телесных повреждений, способных привести к смерти, снимался сам собой.

Судья не мог поверить, что человек, получивший столь тяжелую рану, станет выгораживать того, кто сознательно ее нанес. Ничто не указывало на сговор свидетелей или на подкуп кого-либо из них защитником. Оставался единственный разумный вывод: Ман невиновен.

Судья оправдал Мана по обоим пунктам обвинения и приказал немедленно освободить его из-под стражи.

Махеш Капур обнял сына. Он был ошеломлен и не мог произнести ни слова. Бросив взгляд на публику в зале, он увидел наваба-сахиба, разговаривавшего с Фирозом. Взгляды их встретились. Взгляд Махеша Капура был полон недоумения и благодарности. Наваб-сахиб слегка покачал головой, словно снимая с себя ответственность, и опять повернулся к сыну.

18.30