Вот от чего произошла между им и мною переписка, которая началась с общего согласия; между тем как все удивлялись
Однако ж должно признаться, что в письмах, заключающих в себе общие предметы, вкладывал он многократно особливое, в котором изъяснял мне свои страстные чувствования, жалуясь притом на мою холодность. Я не показывала ему ни малейшего о том вида, что их читала. Писала к нему только о предметах общих, и не входила ни в какие особенные изъяснения, касающиеся до нас собственно; а к тому ж общая похвала, приписываемая его письмам, не позволяла мне прервать нашу переписку, не обнаружив настоящей тому причины. А впрочем сквозь всех почтительных его изъяснений весьма легко приметить было можно, хотя бы нрав его и меньше был известен, что он был по природе пылок и высокомерен. Такое свойство не могла я терпеть и в моем брате, то каким образом можно мне было сносить оное в таком человеке, которой надеялся принадлежать мне гораздо ближе.
После одного письма, в котором он уже в третий раз прилагал ко мне особливую записку, спросил он меня при первом посещении, получила ли я оную. Я сказала ему, что на такие письма никогда отвечать не буду, и ожидала только того, чтобы сам он подал случай объявить ему оное. Просила его ко мне больше не писать и признавалась, что ежели отважится он еще на то хотя один раз, то отошлю к нему оба письма, и ни когда больше ни одной строки он от меня не увидит.
Ты не можешь себе вообразить какое в глазах его показалось тогда высокомерие, как будто бы я преступила должное ему почтение; однако ж я не показала ему ни малейшего вида, что то в нем приметила. Казалось мне, что лучше всего можно его убедить холодностью и равнодушием, которыми опровергала я все его надежды. Между тем один раз между разговорами сказал он мне, что когда мужчина не может убедить женщину признаться ему, что он ей не противен, то есть на то другой вернейшей и полезнейшей способ, которой состоит в том, что-бы ее против себя рассердить.
Теперь письмо мое продолжать я не могу, для того что мне мешают; но при первом случае не премину сообщать тебе продолжение начатого мною повествования.
ПИСЬМО IV.
Когда я была с г. Ловеласом в таких положениях, то приехал из Шотландии мой брат.
Когда сказано ему было о посещениях г. Ловеласа, то он объявил без всякой закрышки, что для него они чрезвычайно противны, по тому что свойства его весьма порочны. А после того сказал, что не может понять, каким образом дядья его могли предлагать для сестер его такого человека; потом обратившись к моему отцу благодарил его, что умедлил он своим решением до его приезда. Сие произносил он таким голосом, которой имел в себе гораздо больше повелительности, нежели почтительности сыновней. Ненависть свою оправдывал общим мнением и собственным свои сведением о его нраве. При том признался, что всегда его ненавидел, и впредь ненавидеть будет вечно; и ежели я за него выйду, то не будет его признавать своим зятем, ни меня своею сестрою.
Ссора сия и ненависть произошла у них еще в училище. Г. Ловелас отличался всегда как своею живностью и неустрашимостью, так и отменными и удивительными успехами во всех частях учености, также и прилежанием. Сим самым снискал он себе немалое число друзей между искуснейшими своими сотоварищами. Имевшие к нему отвращение и нелюбовь, боялись его по причине его пылкости, которая не могла стерпеть никакой обиды.
Брат мой был в числе его неприятелей и завистников. Врожденное в нем высокомерие не могло снести никакого приметного над собою преимущества. Кого не боятся не любить, к тому весьма скоро рождается ненависть. Он не могши обладать своими страстями, делал часто над ним неблагопристойные насмешки; одним словом, не встречались они ни одного раза без ссоры и брани; и как все их сотоварищи принимали по большей части сторону Ловеласа, то ненависть его умножалась тем еще более. И так нечему дивиться, что молодой человек имея злобной и пылкой нрав, возобновил древнюю в себе ненависть, которая укоренилась в нем очень глубоко.