Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

Пришел он к моей сестре, которая с нетерпеливостью ожидала случая соединиться с ним в чувствованиях своего негодования против ненавидимого ею человека. Клялась ему, что "не имела никогда к г. Ловеласу ни малейшего уважения и склонности; известно ей, что имение его почти все в закладе, и что он утопая всегда в роскошах и веселостях, находится в долгах по самые уши, и не имеет у себя ни дому, ни экипажа." При сих словах хвалилась тем, что ему отказала, и брат мой превозносил ее похвалами. Они совокупясь вместе, старались всячески его унизить и опорочить, и не пропускали ни одного случая вредить ему во всех своих разговорах, которые хотя иногда начинались совсем не о нем, но всегда оканчивались к его предосуждению.

Я не старалась никак противоречить им в его оправдание, а особливо, когда не была замешана в их разговоре. Говорила им, что для него не намерена произвести никакой фамильной ссоры; и как все полагают в нем великие пороки, то и я думаю, что имеют о нем такие мысли не без причины. Когда же не в силах уже была слышать долее их ругательства, то удалялась от них к моим клавикордам или в мою горницу.

Однако ж со всем тем сколь ни холодны были их против его поступки; однако ж не имели в себе ничего язвительного. Ласкали они себя надеждою, что отец мой запретит ему продолжать свои посещения. Но как его поступки, знатность и богатство не подавали ни малой к тому причины, то в надежде своем они обманулись, и обратились прямо ко мне. Я спрашивала их: какую можно мне иметь власть, поступать таким образом в доме моего отца, а особливо, когда поведение мое содержит г. Ловеласа от меня в отдаленности, и когда посещения его относятся ко мне, равно как и ко всей моей фамилии, кроме только одних их? На конец страсть их такую взяла над ними власть, что вдруг[5] вместо того, чтобы по обыкновению своему от него удаляться, начали они искать случая с ним встретиться, в намерении чинить ему язвительнейшие обиды.

Г. Ловелас приметя то, приносил мне о том жалобы чувствительнейшими выражениями, давая мне разуметь, что если бы не имел он уважения ко мне, то такие поступки моего брата не оставил бы без наказания. Отличность сия была очень досадна; однако ж я сказала, что не смотря на все брата моего поступки, не намерена я никак начинать с ним ссоры; и если они не могут терпеть друг друга, то весьма бы я была рада, если бы они ни где не могли встречаться. Ответ сей был ему весьма чувствителен, и он сказал мне, что соглашается охотно переносить всякие ругательства и обиды, когда то мне угодно. Его обвиняют в вспыльчивости, но он покажет, что имеет в себе довольно умеренности и воздержания.

Не за долго перед тем, брат мой с согласия дядей моих употребил одного старинного дворецкого милорда М***, согнанного господином своим со двора, и бывшего потом управителем Г. Ловеласа, которой также его выгнал, на осведомление о его долгах, вечеринках, знакомстве, волокитстве и о всем том, что касалось до его поведения. Тетка моя Гервей сообщила мне потаенным образом полученные сим посредством известия. Дворецкой признавался, что "он был господин великодушной, не щадил ни чего для исправления своих земель, не полагался в том на другого, разумел все то порядочно сам, в путешествиях своих учинил он великие издержки, и вошел в великие долги; по возвращении своем определил себе для расходов годовую сумму, и уменьшил гораздо роскошь, дабы не быть ничем обязанным своему дяде и теткам, которые дали бы ему охотно и без всякого прекословия столько денег, сколько ему было нужно; однако ж не хотел того, чтобы они в его дела и поступки мешались; а особливо имел с ними частые ссоры; обходился с ними очень свободно, так что они его боялись; что вотчины его не были никогда в закладе, как то утверждал прежде мой брат; что кредит его нимало не уменьшился, и теперь почти уже расплатился он со всеми своими должниками.

"Относительно женщин, не щадили его нимало. Он был человек странной. Когда у старост его или откупщиков были хорошие дочери, то остерегались они ему их показывать. Не было у него ни какой особливой на содержании любовницы; больше всего любил он новость. Сомнительно, чтобы дядя его и тетки могли принудить начать думать о женитьбе. Не видно было, чтобы он был охотник до вина. Любил чрезвычайно всякие происки, и почти беспрестанно лежал на пере. По возвращении своем, вел он в Лондоне жизнь самую невоздержную. Было у него шесть или семь сотоварищей столько же злобных, как и он, которые езжали с ним часто в деревню, где при отъезде их всегда были крестьяне в великой радости. Хотя было в нем и много пристрастия; однако ж признаться должно, что он имел нрав преизрядный; всякую шутку сносил равнодушно; любил шутить и над другими, и часто в разговорах своих не щадил и сам себя; одним словом, по словам дворецкого, был он в поступках своих человек самой своевольной.