Дотянуться до моря

Путь в несколько шагов занял у меня, наверное, минуты три. Проход, узкий настолько, что я цеплялся плечами, привел меня в гораздо большее, чем первое, помещение. В дальнем углу горел тусклый ночник, и это позволило мне осмотреться. Комната была обставлена разномастной, но очень приличной мебелью, на полу лежал толстый дорогой ковер. На стене висел большой плоский телевизор, в углу тихо урчал холодильник. У противоположной от входа стены стояла большая тахта, на которой угадывалась фигура лежащей на ней женщины. Я подполз поближе, получая странное наслаждение от ощущений мягкости ковра под ладонями. Женщина лежала в такой же позе, что и Дарья, только обе ее руки были скрещены на груди, а голова отвернута к стене. На треугольном стеклянном столике рядом с тахтой был разложен целый наркоманский набор — шприцы, жгуты, металлическая плошка, погасшая спиртовка, зажигалка. Венчала весь этот арсенал большая, по виду серебряная и дорогая шкатулка с откинутой остроугольной крышкой, полной белого порошка. Я протянул руку, и дотронулся до шеи женщины. Ничего не произошло, и я повернул ее голову к себе. Безвольно мотнувшись, голова упала на плечо. Я поневоле отпрянул от увиденного — страшные белки закатившихся под надбровные дуги глаз, вывалившийся из черных губ огромный язык с засохшей на нем пеной. Это, безусловно, была Ивина подруга Татьяна, но, не знай я, что нахожусь в ее логове, мне было бы тяжело поверить в это. Неудивительно — смерть не красит, потому, что женщина была мертва и, значит, помочь найти выход из ловушки не могла. Я усмехнулся про себя и начал путь назад, стараясь не ступать руками на собственный кровавый след на светлом ковре. В предбаннике я снова с трудом сел, привалившись спиной к канапе, на котором лежала Дарья. Достал айфон — сети не было, и фонарик светил гораздо тусклее — садилась батарея. Я подумал, что надо бы снова поискать секретный запор на двери в гараж, но понял, что вряд ли смогу снова встать даже на четвереньки. Странно — я понимал, что умираю, но почему-то не испытывал по этому поводу никакого беспокойства. Сознание было ясное, только какое-то густое, плавное, неторопливое. В нем размеренными взмахами крыльев летящих на юг журавлей плескалась мысль: «Ну, что же, так, значит, так. Все-таки я победил своих врагов и ухожу достойно, с гордо поднятой головой. На этой земле я оставляю после себя двоих потомков и, значит, жизнь прожита нельзя. Хотя, почему двоих? А Дарья? Она ведь беременна, беременна моим ребенком, третьим, сыном или дочерью — неважно! Да, но ведь Дарья здесь, у меня за спиной, и если я умру, она тоже умрет, и с ней умрет мой неродившийся ребенок! Нет, этого нельзя допустить, ведь я здесь для того, чтобы спасти ее. Но как я спасу ее, если я сам умираю? Господи, да ведь это элементарно — я умираю от потери крови, и меня спасти может только скорая помощь, до которой я по ряду обстоятельств не могу дозвониться, но с Дарьей ведь дело иное! Она умирает от того, что приняла наркотик, вероятно, героин, но ведь у меня в кармане есть средство от этого! Та колючая марка, которую она отдала мне на вокзале в Запорожье, марка с «горячим снегом»! Ты помнишь, ведь это не просто смесь кокаина и LSD, она обладает способностью вытаскивать после передоза героином. Так чего ж ты, блин, медлишь?! Невероятно длинным, каким-то жирафьим движением я вытянул из кармана лопатник, расстегнул, достал из потайного кармашка пакетик с маркой. Кошелек упал на пол, но я не обратил на это никакого внимания, весь сосредоточенный на том, чтобы в тусклом свете айфона расстегнуть зип-лок и достать марку. Но вот, наконец, она в моих дрожащих пальцах, осталось вложить ее Дарье в рот. Я уже начал с огромным усилием поворачиваться, как вдруг неожиданная мысль заставила меня изменить план. Не без труда я разорвал марку пополам, положил одну половинку себе под язык, и только потом, умудрившись-таки развернуться, открыл Дарье рот и вложил в него другую половинку. Снова сел, как сидел, не имея сил даже утереть катящийся градом со лба холодный пот. Скоро под языком ожидаемо защипало, занемела челюсть, шея, плечи, весь торс до пояса. Мне казалось, что я превращаюсь в каменную статую, что меня, как генерала Карбышева, поливают на морозе водой, и я становлюсь ледяной глыбой. Мои веки сковала трескучая корка льда, под его неумолимой тяжестью мои глаза закрылись, и я погрузился в огромный, неподъемный антарктический сон.