Доверие

Он выглядит куда старше Роберта, думал Томас. Волосы почти совсем седые. Сидя перед столом Рихарда, он вспомнил все, что рассказывал о нем Роберт.

— Пусть на тебя косятся, — говорил Рихард, — а ты помалкивай. Работай и все тут. Ты же знаешь, что в эти тревожные дни каждый коммунист на счету.

— Мне даже неизвестно, — возразил Томас, — коммунист я или нет, я об этом узнаю только на будущей неделе. Они могут выгнать меня из кандидатов.

— Одно с другим ничего общего не имеет, — отвечал Рихард. — И неважно, что ты там на следующей неделе узнаешь. Важно, что ты коммунист. Я думаю, ты и по всей форме им останешься. Но если и будет вынесено другое решение, ты все-таки будешь коммунистом для себя и для меня. И для меня, ты понял? Не пойдешь же ты из-за этого к нашим врагам? Ты останешься с нами, Томас, и будешь ждать, покуда все разъяснится.

— Конечно, — тихо проговорил Томас.

Он ушел с некоторым чувством облегчения. В мастерской Кёлер явно избегал разговора с ним. Но Томас, утешенный словами Рихарда, не принял этого близко к сердцу.

Хотя Томаса сначала успокоил разговор с Вальдштейном, а теперь с Рихардом, история с Пими все же возымела для него неминуемые последствия: в Высшее техническое училище в Гранитце его не послали. Послали другого — Вернера Каале, младшего брата Эриха Каале из трубопрокатного. Семейство Каале, состоявшее из Эриха, его жены, двоих ребятишек и Вернера, приехало в Коссин из Берлина. Довольно редкий случай. Но фрау Каале была больна после вторых родов, и они надеялись, что ей пойдет на пользу жизнь в крестьянском домике с садом в деревне Кримча за каналом. Родственники обменялись с ними. В своей молодежной организации Вернер был на хорошем счету. Школьные отметки и квалификационное свидетельство говорили за то, что он парень сообразительный и надежный. Он был электриком и с Томасом встретился совершенно случайно.

Дирекции завода со всех сторон рекомендовали Томаса Хельгера для посылки в Гранитц, после того как он, получив разряд, успешно учился не только у Ридля, но и у профессора Винкельфрида на эльбском заводе. Поэтому вопрос о Вернере Каале вообще не подымался.

Но в середине июня, когда все, собственно, было решено и кто-то из дирекции назвал имя Вернера Каале, подчеркнув своей интонацией, что о Томасе Хельгере вряд ли еще может идти речь, поэтому не стоит, мол, зря тратить слова, кандидатура Вернера была утверждена единогласно.

Хейнц Кёлер дождался Томаса у дверей мастерской, чтобы сообщить ему об этом; Эрих Каале в рабочей столовой обронил несколько слов относительно своего брата. Хейнц не из злорадства спешил известить Томаса, что вместо него в Гранитц посылают Вернера. Он был твердо убежден, что достойным кандидатом является Томас, а не Вернер.

— Вот видишь, — говорил он, — теперь ты можешь меня понять. Ты что-то такое сделал и не угодил им. И вдруг оказывается, что нет у тебя достаточных способностей, чтобы сделаться инженером. Вернер Каале на них, можно сказать, с неба свалился. Анкета у него в полном порядке. А значит, из него будет толк.

— Ты его знаешь? — спросил Томас.

— Нет. Он здесь недавно. И ни в чем не успел провиниться. Времени не было на то, что на языке Меезеберга называется «виной».

— То-то и оно, — сказал Томас, испытывая непонятную потребность, показавшуюся Хейнцу абсолютно нелепой, взять под защиту Меезеберга, — он, наверно, многое умеет.

— Наверно, — ответил Хейнц, — а ты наверняка. У тебя наверняка есть способности, ты ведь из тех, о ком говорят — старик хоть и умер, а слова его живы на вечные времена: от каждого по способностям. И вдруг ты оказался неспособным к учению. Так это случилось и со мной. По причинам, тебе хорошо известным: отец на Западе. Брат на Западе. А твои способности испарились из-за этой дурацкой истории.

Томас слушал краем уха. И ничего не ответил. Внезапно ему стало ясно — он хоть и допускал, но допускать и знать совсем не одно и то же, — что осенью не поедет в Гранитц, а будет, как до сих пор, работать в ремонтной мастерской. Конечно, он может учиться в вечерней школе. Но чтобы посещать курсы Винкельфрида на эльбском заводе, нужно получить разрешение, ведь два, а то и три раза в неделю он уезжал до конца рабочего дня. Кто знает, разрешат ему теперь это или нет. Когда Лина намекнула, что его, возможно, пошлют учиться в Гранитц, он съездил туда разок-другой. Списал учебный план первого семестра. И даже обсудил с Ридлем, с которым откровенно говорил обо всем, что касалось работы, как ему лучше подготовиться. Ридль давал ему задания, снабжал книгами.

Томасу явно не хотелось продолжать разговор, и Хейнц выждал, не пойдет ли он к Эндерсам. Убедившись, что Томас отправился в поселок, скорей всего к Ридлю, Хейнц позвонил у дверей Эндерсов особым, заранее условленным с Тони звонком. «Хочу сразу знать, что это ты», — сказала ему Тони, не говоря, зачем ей это нужно.

Хейнц догадывался, что девушка не решается выходить к нему, когда Томас дома.

«Нет, он ни слова мне не говорит, — объясняла Тони, — только такое лицо состроит, что мне не по себе становится. Вот и все».