Доверие

Хейнц подумал: а ей-то что до лица Томаса?

Хейнц с Томасом никогда не говорил о Тони. Они дружили, иной раз ссорились, но Тони была тут ни при чем.

В этот вечер Тони крикнула:

— Подожди секундочку, я только переоденусь!

Хейнцу нравилось, когда Тони надевала платья, которые ей щедрою рукой дарила Элла. Нравилось, потому что в этих платьях Тони была очень хороша и потому что она надевала их ради него, Хейнца.

Тони вышла гордой, уверенной походкой, перенятой у Эллы, точно платье обязывало ее к этому. Она была чуть выше Хейнца, ее глаза мерцали темно-золотыми бликами, темным золотом отливали волосы и кожа. Платье Эллы сидело на ней мешковато, Элла — женщина полная, а Тони худенькая. Хейнц с восхищением оглядел ее с головы до ног и с ног до головы. Они пошли вдоль реки, где не часто встретишь коссинцев. Хейнц сразу же заговорил о своем, наболевшем, что не нашло отклика у Томаса.

— Теперь в Гранитц пошлют Вернера Каале.

Тони внимательно посмотрела на Хейнца. И тот мигом понял, что всякий раз совершает ошибку, так или иначе возвращая Тони к мысли о Томасе. По глазам девушки он увидел, что ей и сейчас не безразлично, как обернется дело с Томасом.

И все же сердито продолжал:

— Ты только представь себе, если бы на Западе молодой рабочий сдал эдакую кучу экзаменов. Показал, на что способен. Учителя, специалисты обратили бы на него внимание. Ему бы помогли учиться…

— Такого там вообще не бывает, — пробормотала Тони.

— Редко, но и там бывает. У нас же вот в чем загвоздка — стараются не пропустить того, кто не подходит государству. А на Западе, если уж способный человек выдвинулся, никого не интересует, что он еще делает и с какой девушкой гуляет, такого там быть не может.

— Такого там не случается, — сказала Тони, — потому и быть не может.

— Да брось. А мой брат? А сам Ридль?

Но Тони уже не слушала. Она думала о том, какое же огромное разочарование испытал Томас.

У Ридля в гостях сидел Цибулка. Старая фрау Ридль, по виду Томаса решив, что его привело к ее сыну нечто из ряда вон выходящее, попросила обождать несколько минут.

Томас пошел в детскую. За эти месяцы малыш научился сам заводить паровоз, и он пустил его по рельсам, не дожидаясь, пока это сделает Томас. Томас припомнил, как однажды они забавлялись той же игрой. Очень давно. Хотя не так уж и давно. В январе этого года. И тогда в гости к Ридлю зашел Цибулка. А Томас, сидя в детской, с удивлением услышал, что они говорят о врачах, арестованных в Москве. Сталин умер, подумал Томас, а что изменилось? Кое-кто стал, сдается мне, храбрее. Искреннее? Храбрее?

И вдруг подумал: если я на веки вечные останусь в Коссине, то жить мне веки вечные в одной комнате с этим Вебером. Сам навязал его себе на шею. Рекомендовал фрау Эндерс, думал, вот-вот уеду в Гранитц. И вдруг, глядя на мальчугана, спокойно игравшего железной дорогой, Томас ощутил острую боль, ему показалось, что он понапрасну загубил свою жизнь. Он бы разрыдался, будь он один в комнате, но возле него вертелся мальчонка со своим паровозом.

И тут, может быть впервые, Томас по-настоящему задумался о будущей жизни. Он ясно чувствовал, как нужна ему радость. Не просто дурашливое веселье, а истинная радость. Пусть работа ему нравится, пусть уладятся партийные дела — слово директора производственной школы и Рихарда весит больше, чем слово злобного Меезеберга, — для радости ему нужно что-то совсем другое. Он подумал о Тони. Ее волосы отливали темным золотом. Он вспомнил фотографию на письменном столе Ридля. Черно-белую фотографию. Но в жизни, он уверен, на этой женщине лежал темно-золотистый отблеск.

Мысли его словно обрели звучание — в комнату внезапно вошел Ридль.

— Что у тебя слышно, Томас?

Минуту назад в кабинете Цибулка сказал ему: «Вашему-то любимцу Хельгеру теперь в Гранитц не попасть».

Томас коротко все объяснил. И сказал:

— Я останусь, если разрешите, в вашей вечерней школе. Значит, уже на втором курсе. И если разрешите, буду заходить к вам, как до сих пор, время от времени. Проверить, что знаю из того, что другие без меня учат в Гранитце.

— Но нельзя же, — вернувшись к Цибулке, сказал Ридль, — из-за глупой мальчишеской выходки отменить решение и так вот, вдруг, послать учиться другого. Вы должны немедленно поговорить с кем следует.

— Бессмысленно, — сухо ответил Цибулка. — Это решение окончательное, изменить его нельзя.

Покачав головой, Ридль отпил вина и сказал скорее весело, чем сердито:

— Это решение было принято единогласно?

— Да, единогласно.

— Значит, и вы голосовали за него, Цибулка? А ведь эдакий вздор может обернуться для Хельгера еще худшей бедой. Почему же вы-то голосовали?

Цибулка пожал плечами.

— Этого вам не понять. Направление в Гранитц — своего рода награда. Ее дают тому, кто этого целиком и полностью заслуживает. Если считается, что Томас Хельгер ее больше не заслуживает, тут уж ничего сделать нельзя.