Доверие

— Разумеется, нельзя, — воскликнула Тони. — Я подожду тебя, может быть, мне можно подождать в больнице?

— Ты правда этого хочешь? Можно, конечно, можно. Там большой сад. И цветов полным-полно. Больше, чем в нашем новом сквере.

Ничто не могло подкупить Тони больше, чем его сыновняя заботливость, хотя о матери он упомянул лишь в нескольких словах. В эту ночь Тони мало спала. Хейнц все время виделся ей и в его образе существенной чертой было отношение к матери.

В воскресенье он зашел за ней. Когда Эндерсы после воздушного налета из своего дымящегося поселка перебрались в загородный дом, вернее, в остов такового, их сосед, старый истопник, не растерявшись, обшил досками садовую беседку. Там он жил и поныне, выращивая овощи и цветы на маленьком клочке земли, отделенном от большого сада. Тони побежала к нему и выпросила первые, едва расцветшие маргаритки, чтобы отнести их в больницу.

Когда они вместе шли туда, она сказала Хейнцу:

— Вот видишь, нам из-за этого не пришлось разлучаться.

В больничном саду она дожидалась его под цветущей магнолией. Тони впервые видела магнолию, и это дерево с цветами, похожими на бело-розовых птиц на голых ветвях, показалось ей странным и неприятным. Но потом понравилось. Она могла бы сколько угодно просидеть здесь одна. Хейнц вскоре вернулся. Мать, исхудавшая, желтая, опиралась на его руку. Он вел ее, как маленького ребенка, шаг за шагом. Лицо его, часто менявшее выражение, было сейчас заботливым и нежным. Он даже потушил блеск в глазах, говоря матери:

— Вот Тони, о которой я тебе рассказывал.

Мать печально улыбнулась. Из вежливости она опустилась на скамейку и поблагодарила Тони. Но вскоре, силясь подавить боль, ее терзавшую, встала и оперлась на руку сына. Он бережно повел ее обратно.

Выйдя из ворот больницы, Тони и Хейнц несколько минут шли молча. Мост они переходить не стали. Без всякой цели поднялись на холмы. Дошли до лесного заповедника; ряды молоденьких деревьев, посаженных на выжженной и потом перепаханной земле, тянулись до большого леса, который пощадила война. Сосны крепко вцепились корнями в разворошенную боем почву. В домике лесника, рассказывала Тони, окопались эсэсовцы. Она показала ему и солдатскую могилу. Под сосной на залитом солнцем обрыве — крохотный холмик, увенчанный стальной каской.

Задумчиво поднимались они в гору. Но скоро отогнали от себя мысли о смерти, неведомой им в бою и знакомой в больнице. Им хорошо было вдвоем среди запаха сосен, разогретых солнцем, вечным и неизменным. Хейнц все еще не освободился от больничных впечатлений. Сегодня впервые, выйдя оттуда, он не оставался один со своими горестными мыслями. Он держал руку Тони в своей руке.

— Ты знаешь, — сказал Хейнц, — я всегда стараюсь ее утешить, говорю, будто врач уверен, что она выздоровеет, но я-то знаю, что она и трех месяцев не протянет.

— Твой отец убит на войне? — спросила Тони.

— Нет, разве Томас ничего тебе не рассказывал? — И прикусил язык, зачем он назвал это имя. Но все же подумал: Томас порядочный человек. Лишнего слова не говорит. Он быстро продолжал: — Мои родители в разводе. Мать ждала отца, покуда он воевал. Но он попал в плен к американцам, кажется, это случилось в Регенсбурге. Те, так, во всяком случае, тогда говорили, продали его французам. Не знаю, так это было или нет, но отец очутился в лагере военнопленных во Франции. Ему там туго приходилось. Но мать была рада. Как-никак жив! И вдруг через два года после войны его выпустили. Мать, брат и я все время переезжали с места на место. И тут мы как раз обосновались в Коссине. Приехал отец. Но лишь затем, чтобы сказать матери, что он к нам не вернется. У него уже была другая жена во Франкфурте. Старший брат уехал вместе с ним. Вот как все у нас обстоит. А теперь скажи сама, могу ли я оставить ее одну?

— Конечно, нет, — воскликнула Тони.

Они сели на сухую, выжженную солнцем траву и стали смотреть через реку — на равнину, простирающуюся до невысокой горной гряды. Они чувствовали, что принадлежат друг другу, руки их были сплетены, сокровенные мысли высказаны.

Хейнц, стремясь решительно все выложить Тони, возбужденно продолжал:

— Отец часто пишет мне, и брат тоже. Мать ничего не знает об этом. Я ведь все равно останусь с ней. До последней минуты. И только когда ее не станет, поеду туда.

— Туда? — удивилась Тони. — Зачем?

Да, эта девушка имеет право на его доверие.

— Мне здесь не по душе. И я заранее знаю: там мне будет лучше. Там я сумею наладить свою жизнь. Отец поддержит меня поначалу, я в этом убежден.

— Но как же ты уедешь отсюда? — спросила Тони. И сложила обе руки на коленях. — Ты здесь учился в школе. Теперь занимаешься по вечерам на эльбском заводе, а работаешь в Коссине.

— Ну и что с того? — удивился Хейнц. — Живи я в другом городе, я бы учился в другой школе. А учиться дальше у меня только там и будет возможность.

Поскольку Тони упорно молчала, ему на ум пришло самое главное.

— Ты и я — мы одно целое. Ты поедешь со мной. Тебе будет хорошо, всегда.

Тони покачала головой.

— Не думаю. Но даже если так… Жить там — нет, это не для меня.