Доверие

– Как-то раз я дождалась, пока ты заснешь, а потом осторожно легла на кровать возле тебя.

Переведя взгляд на меня, Мираи сообщает:

– Ничего. Никаких кошмаров. Следующей ночью то же самое. Тебя не мучили кошмары, если я спала рядом.

Мой подбородок трясется. Стискиваю челюсти, чтобы остановить дрожь.

По ее щеке скатывается слеза.

– Ты просто нуждалась в том, что нужно всем. В родном доме, – шепчет она.

Стараясь контролировать дыхание, сжимаю кулаки.

– Это не место, Тирнан, а чувство, – голос Мираи дрожит. – Даже после того, как ты переросла кошмары, все равно спала не дольше четырех или пяти часов в том доме. С ними. Вот почему я не расстроилась, когда они отправили тебя в школу-пансион в одиннадцать лет. – Шмыгнув носом, она не сдерживает рыданий и отводит взгляд. – Надеялась, что ты наконец-то нормально поспишь.

Машина останавливается, дверца открывается. Женщина быстро надевает очки, вытирает слезы и выходит.

Мне требуется несколько секунд, чтобы привести в движение свои конечности.

Это чувство.

Чувство, а не место.

На миг закрыв глаза, ощущаю солнце на пике, согревающее мое лицо. То, как обвиваю руками своего дядю, сидя сзади него на лошади.

Я выбираюсь из салона, едва обращая внимание на камеры и болтовню репортеров, слепо следую за Мираи по ступенькам в церковь. Люди разговаривают со мной, берут за руку, обнимают, однако я не в состоянии думать.

Меня мутит.

Зачем я вернулась? Мне казалось, я должна принять участие, быть здесь. Ведь это правильно, да?

Проглатываю ком, поднимающийся в горле.

Вокруг толпятся зеваки, жадно выжидающие чего-то. Хоть мне и не хватило духу открыть свои социальные сети, самоубийство родителей явно до сих пор остается актуальной новостью.

Черт, кто-то из режиссеров, вероятно, уже пытается продать нашу историю продюсерской компании, чтобы зрители оплакали смерть матери и отца в каком-нибудь фильме, где их изобразят идеальными, влюбившимися друг в друга с первого взгляда. А я, их любящая дочь, продукт их Шекспировской трагедии, стану значимым персонажем лишь в конце… когда буду стоять перед их надгробием, с улыбкой думая о том, что они наконец-то вместе навечно.

Я сажусь с Мираи в первом ряду. Единственный плюс ситуации – никто не ждет многого от скорбящего ребенка, поэтому я могу сидеть молча и в кои-то веки не казаться странной.

Снова закрываю глаза за линзами очков. Два дня назад я делала игрушки для лошадей – контейнеры из-под молока, набитые морковью и яблоками, с которыми животные могли бы повозиться, прежде чем добудут угощения. Они уже опустошили эти контейнеры? Калебу плевать, Ной, наверное, не заметит.

Не знаю, давно ли началась церемония, но, когда Мираи подталкивает меня локтем и шепчет на ухо: «Очки», напоминая, что нужно их снять, я открываю глаза и вижу перед собой гробы.

Сняв очки, аккуратно складываю их и убираю в карман.

В течение следующего часа люди один за другим произносят речи, делятся историями, которые я никогда не слышала, рисуют совершенно незнакомые мне образы. Я сижу и слушаю, как Мираи говорит о том, насколько почетно было являться частью жизни Ханнеса и Амелии, поддерживать их работу, а Кэсиди (без двойной «с») и мистер Палмер рассказывают об их юности, ранней карьере. Особенно подчеркивается благотворительная деятельность родителей. Наверное, публицист посоветовал почаще упоминать об этом, чтобы люди вспомнили: то, каким образом они покинули мир – не самое главное.

Во время выступления Дельмонта, ближайшего друга отца, ностальгирующего по их футбольному прошлому в колледже и летним путешествиям с рюкзаками по Турции или Чили, или еще какой-нибудь стране, Мираи кладет ладонь мне на руки, подав знак, что момент приближается.

Живот сводит. Полагаю, я могла бы поговорить о работе родителей. О том, как они вдохновляли меня. Могла бы солгать обо всех открытках и подарках, которые получала от них в школе, хотя все сюрпризы организовывала Мираи. Я всегда знала, что посылки были от нее, даже если она приписывала эти заслуги отцу и матери.

Я могла бы поведать, чему научилась у своего дяди и кузенов, а в итоге сказать, что получила этот опыт от родителей.

Но я больше не желаю молчать. Я хочу доказать им, что они меня не сломали. Что не позволю им влиять на мой голос и способность быть храброй.

Только попытка твердо встать на ноги оказывается тщетной.

Мне не хочется лгать.

– Все меняется. Жизнь, а вместе с ней и мир, продолжает двигаться вперед, – говорит Дельмонт. – Но смерть? Смерть неизбежна, как наступление ночи.

Прислушиваясь к его словам, поднимаю взгляд на мужчину.

– Эта участь ждет всех нас. – Он оглядывает аудиторию, завершая свою речь. – Единственное, что мы действительно оставляем после себя – это наша работа и любящие нас люди.

Любящие нас люди…

– Амелия и Ханнес никогда не упускали шансов. Они всегда знали ответ на самый важный вопрос в жизни человека: где я хочу быть сегодня?

Пристально смотрю на закрытые гробы (чтобы мы запомнили их такими, какими они были при жизни) своих родителей.

Наконец, спустя столько дней, слезы начинают литься по моим щекам.