Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

Никогда после Вашего разрыва с Карлом ни он, ни Эллендея ни единым словом в моем присутствии не обмолвились о Вас. Если бы такой разговор произошел – неважно, в каком духе и тоне – то можете быть совершенно уверены, что, дождавшись первой же паузы, я бы выразил свое отношение к Вам, однозначное и уже упомянутое в этом письме. И мне бы совсем не потребовалось говорить, что «даже враги не могут поймать Ефимова на вранье», потому что такое заявление унижало бы Вас, Вы не школьник и Ваши достоинства неизмеримо выше элементарной правдивости, и так далее.

Я даже предполагаю, что Карл и Эллендея не случайно исключили в разговорах тему отношений с Вами, будучи уверены, что я не только не поддержу подобного разговора, но и выскажусь безусловно противоположным образом. Изо всех сил напрягая свою память, зная свою неуемную болтливость, я, тем не менее, не могу вспомнить ни единого случая, когда бы я, под влиянием словесной расслабленности или какого бы то ни было случайного чувства, допустил в Ваш адрес высказывания, которые можно было бы истолковать иначе, чем абсолютно дружеские и уважительные.

Я так подробно цитирую письмо Довлатова не столько из-за его информативности, сколько по причине его особенности. Ироничный, всегда придумывающий оригинальные ходы, словесно точный до отточенности писатель здесь превращается в ребенка, оправдывающегося перед взрослым. Поток слов подчеркивает растерянность. Чем больше Довлатов «объясняется», тем он выглядит неуверенней. Оказалось, что выход книг, руководство газетой, публикации в «Нью-Йоркере» не изменили внутреннего состояния ленинградского литературного неудачника. Профилактическая выволочка, устроенная Ефимовым, напомнила о том, что Довлатов не забывал. Даже если бы он этого захотел.

Глава седьмая

Драматические события не обошли и «Нового американца». Еженедельник вел борьбу не только за умы и кошельки подписчиков. К середине 1981 года число последних составляло более 3200 человек. Полемика нередко перерастала в открытую газетную войну. Первой и самой легкой ее жертвой стала «Новая газета», которую, как мы помним, открыл Евгений Рубин после своего ухода с поста главного редактора «Нового американца». Нельзя сказать, что его газета процветала, она просто была. Внешне представлялось, что богатство кадров – бывших советских журналистов, писателей, ученых-гуманитариев, экономистов – при наличии финансовых возможностей позволит запустить любой издательский проект. На практике дело обстояло несколько иначе.

В свою команду главный редактор «Новой газеты» пригласил Павла Дембо, из-за которого и произошел конфликт между Рубиным и остальными сотрудниками «Нового американца». Павел пришел и быстро ушел:

Меня покинул единственный наемный служащий Паша Дембо. Он устал гоняться за Синей птицей в виде работы по специальности и существовать на 130 долларов в неделю, он поступил на курсы программистов.

Потянулись на выход и прочие причастные к изданию:

Приданный «Энифототайпом» мне в замы Юра Штейн ушел так же, как и пришел, – вместе с парнями из Черновцов.

Счастливый случай свел Рубина с Павлом Давыдовичем Палеем, человеком трудной, интересной судьбы. Кавалер ордена Красного Знамени за подвиги в финской войне. Лагерный сиделец за антисоветский анекдот. Жертва омерзительных издевательств со стороны кровавых сталинских палачей, не утративший мужества и стойкости: