Довженко

Александр Довженко приезжал в село не для того, чтобы «изучать» его. В жизнь хлебороба он и без того врос всеми своими корнями; она была его собственной жизнью, и все ее боли и радости были его болями и радостями, только в стократ усиленными.

Начиная работу над новым фильмом, Довженко застал село не таким, каким знал прежде, — увидел трудную весну и трудное лето.

В том, что его окружало, он взглядом художника прочитал древний сюжет, повторяющий эллинский миф об Икаре: за стремление к новому, опережая свое время, человек расплачивается ценою жизни.

В сценарии об украинской деревне 1929 года судьба Икара, сына Дедала, воплотилась в судьбе такого же юного тракториста Васыля, сына Опанаса. Все остальные сложности и противоречия, как бы драматически они ни складывались, показались Довженко менее важными и преходящими. Но и они тоже не оставались за картиной вне поля зрения художника. Разве не спорил каждый кадр «Земли» против неверного отношение к середняку-хлеборобу, внушая уважение к его нравственной силе, показывая его как исконный оплот деревни, утверждая гордость и благородство кормильца людей?

Сквозь грибной дождь, оплодотворяющий бессмертную, вечную землю, Довженко видел крылья Икара над хатами, плетнями и подсолнухами родного села.

— До первого грома земля не размерзается, — слышал он в детстве.

— Гром гремит — хлеб будет родить, — говорил ему дед Семен.

— Коли в мае дождь, будет и рожь.

Он встречал грозу с незыблемой крестьянской верой в ее благодатность.

14 Крылья Икара

Сюжет «Земли» можно пересказать очень коротко.

Собираются несколько крестьянских парней, решают, что пришло время жить по-новому. Они хотят купить трактор, организовать артель. Сами учатся управлять машиной. Оказывается, однако, что легче стать трактористом и получить для артели трактор, чем преодолеть привычку к старому у своих же односельчан. Даже вожаку молодежи Васылю Трубенко долго не удается убедить собственного отца в выгоде артельного хозяйства.

Но вот трактор приходит в село; колхоз организован.

Сопротивляясь новому, местные кулаки решают убить Васыля.

Лунной ночью, притаившись за плетнем, в него стреляет из обреза кулацкий сын Хома.

Смерть Васыля открывает глаза тем, кто до тех пор колебался.

Трактор распахивает старые межи между наделами, которые разъединяли не только поля, но и людей.

Этим, в сущности, исчерпывается весь сюжет, и, однако, все сказанное не создает решительно никакого представления о фильме. Главное в нем не внешнее изложение событий. «Земля» не принадлежит к тому роду художественных произведений, которые овладевают зрителем, ввергая его в стремительный круговорот захватывающих сюжетных перипетий или в сложный психологический мир героев. Художник и философ, Довженко вовлекает своего зрителя в атмосферу картины, добиваясь того, чтобы зритель стал соучастником размышлений, владеющих автором. Эта атмосфера возникает по тем же неуловимым законам, по каким овладевает своим читателем высокий строй поэтической лирики, рождаясь из живых подробностей мира, из тщательно продуманных живописных деталей — в неторопливом раздумчивом ритме.

Вот начало литературного сценария «Земли»:

«То ли это было, то ли мне снилось, то ли сны переплелись с воспоминаниями и воспоминаниями воспоминаний — уж не припомню. Помню только, что дед был очень стар, и еще помню, что был он похож на образ одного из богов, охранявших и украшавших нашу старую хату».

А фильм начинается великолепными кадрами августовских щедрот природы, достигшей апогея зрелости в ежегодном круговороте.

Здесь-то и появлялись впервые те кадры омытых теплым дождем полей и садов, за которыми так охотился Данило Демуцкий со своим допотопным съемочным аппаратом. Налитые колосья пшеницы, ожидающие жатвы, и ветви яблонь, отягощенные плодами, на которых радуги играют в каждой дождевой Капле. И в зарослях сада белая домотканая дедова рубаха и белая его борода возникали как «воспоминание воспоминаний».

Возле деда сидел старый друг его и ровесник, и между ними происходил разговор:

— Умираешь, Семен?

— Умираю, Грицько.

Еще не понимая смысла произнесенных слов, из травы смотрел на двух древних друзей ребенок — «одно наше дитя», говорит о нем Довженко в сценарии. «Раскрыв рот, оно всячески старалось вкусить яблоко двумя своими первыми зубками, но яблоко было большое, и на него у дитяти не хватало еще рта».

— Умирай, Семен, — сказал Григорий, — да там уж, как умрешь, подай мне с того света знак, где ты там будешь — в раю, чи в пекле и как тебе там.

Подошли к деду Семену сын его Опанас и внуки Васыль и Орися, принесли миску груш.

Весь род собрался в саду, у расстеленного под яблоней рядна, на котором умирал дед — не от внезапного случая, не от болезни, а просто потому, что вышло все без остатка время его жизни, точно так же, как кончается лето и снова скрывается земля под снежным покровом.