Дождь: рассказы

— Ходить по канату с шестом — дело нехитрое, любой из вас это сможет, стоит только приноровиться; а вот пройти спиною вперед, да без шеста, да еще проделать сальто-мортале, на это способен один только я, Королевский Кондор.

Приблизилась барабанная дробь, послышались возгласы глашатая, крики мальчишек. Звенело, гремело со всех сторон внезапно возникшее имя — Королевский Кондор.

Страх снова овладел мною. Этот человек казался способным на все. Что, если он затеял все это, чтобы одурачить бедняков и сбежать с собранными деньгами, так и не начав представления? Я живо вообразил, как разъяренные жители гонятся за мной и побивают меня камнями. Ведь он, конечно, удерет, не предупредив меня, зачем ему делиться со мною своими планами? Покуда зрители ожидают начала представления, он заберет деньги, расплатится с хозяйкой, сядет на своего коня, и когда публика догадается об обмане, он будет уже далеко. Я же останусь здесь на растерзание одураченным жителям. Голос глашатая и барабанная дробь приближались, теперь полковник почти кричал, продолжая рассказывать о своем невиданном искусстве. Я решил поговорить с ним начистоту. Под предлогом необходимости отчитаться перед ним я попросил полковника вернуться со мной на постоялый двор. И тут сказал напрямик, без всяких предисловий:

— Разве вы не понимаете, в какую западню мы попали? Весь город в волнении, ждут вашего представления. И если его не будет, нам обоим пересчитают ребра, и вам, и мне.

Выслушав меня, полковник остался совершенно спокойным, даже как будто несколько удивился:

— Ты помешался, дружок. Ничего подобного случиться не может. Спектакль состоится, и к тому же прекрасный; мы с тобой заработаем кучу денег. Ты получишь свою долю. Не тревожься, положись на меня.

Слова его нисколько меня не успокоили, а, напротив того, утвердили в подозрении, что человек этот замыслил обман.

Заметив мои колебания, он поспешил пресечь их:

— Ступай в загон и готовь все для представления, я скоро приду тебе помочь.

Полковник возвратился к своим собеседникам, я же, унылый, полный сомнений, пошел со двора. Из-за угла церкви вновь показался глашатай, площадь наполнил гром барабана и звонкий клик — Королевский Кондор.

Я поместился у входа в загон, где должно было все происходить. Множество любопытных заглядывало внутрь, громко толкуя о том, стоит ли идти на представление или нет, другие вспоминали, каких видели прежде канатоходцев.

Мне пришло на ум уйти. Отправиться в путь сей же час, дойти до какого-нибудь городка, а там, быть может, я сумею найти способ добраться до дому. Немало выпало мне на долю бед и страданий, и после всего этого я еще и оказался в таком неприятном положении. Пришлось и мародерствовать вместе со своими солдатами, и драться с врагами, и спасаться бегством. Познал я и страх, и скорбь, и надежду. Случалось, страх быть убитым донимал меня, иногда же, напротив, преисполнившись надежд, я верил в свою счастливую звезду и мечтал сделаться великим полководцем. Тогда я видел себя генералом, губернатором, владельцем огромных кофейных плантаций, необъятных полей сахарного тростника, бесчисленных стад. И что же? Жалкий неудачник, я вынужден собирать милостыню, я так одинок и беспомощен, что мои родные, наверное, не узнали бы меня сейчас; и в довершение всего я помогаю безумному авантюристу, который внезапно из полковника, скорее всего поддельного, превратился в канатоходца, тоже, без сомнения, поддельного. Всяких людей доводилось видеть мне на войне, и страшных, и смешных. Знавал я свирепых убийц, военачальников жестоких и высокомерных, знавал и шутов, смешивших трусостью и хитрыми уловками, с помощью которых избегали они опасности или спасались от голода. Были и такие, в ком совмещались свирепость и шутовство: один генерал, например, ласково, отеческим тоном говорил своим жертвам: «А вот я тебя сейчас ножичком», за что и получил прозвание «ножичка».

Однако этот полковник Самудио, или Королевский Кондор, никогда прежде мною не виданный, подобно призраку возникший на моем пути на исходе моих странствий, не походил ни на кого из тех, кого мне приходилось встречать до сей поры, и, может статься, был хуже их всех. Я чувствовал какое-то смятение, тревогу от одного его присутствия. И положил в душе непременно покинуть городок. Мула я выручить не надеялся, но готов был идти пешком, не делая привалов, с тем чтобы ночь застигла меня в другом городе; и я надеялся, что никогда больше не встречусь с этим человеком.

В ту же минуту я почувствовал его руку на своем плече:

— Не медли, дружок, у нас много работы. Нечего столбом стоять, так мне от тебя мало проку.