Дождь: рассказы

Делать было нечего, я вошел вслед за ним в загон. Там стояли уже два высоких столба. Желтоватая тонкая кое-где поблескивавшая веревка лежала свернутая, подобно мертвой змее. Полковник тщательно ощупал ее и нашел немного жесткой. Затем с большим трудом с помощью любопытных из публики мы натянули веревку между столбами так туго, что она подрагивала при малейшем прикосновении. Полковник равнодушно наблюдал за нашей работой, затем, взявшись обеими руками за середину веревки, повис на ней и, кажется, остался доволен, решив, что веревка натянута хорошо. Внезапно он резко повернулся ко мне и спросил:

— Хочешь попробовать, малыш?

Толпа зевак не сводила с меня глаз. Я залился краской. Окружающие принялись смеяться, подшучивая над моею растерянностью:

— Попробуй, парень, ниже пола не упадешь.

Взбешенный, выбежал я на площадь, твердо решив уйти из города, но не успел сделать и несколько шагов, как услыхал за собою голос полковника, а затем рука его вновь легла на мое плечо. Я попытался высвободиться. Следовало воспользоваться случаем, дабы избавиться от участия в авантюре. Однако полковник оказался чрезвычайно красноречивым:

— Что ты делаешь? Как ты можешь сейчас уйти, ты же мне нужен, и к тому же нам предстоит крупный заработок.

Ласковыми словами и многочисленными посулами он сумел смирить меня. Тем временем мы оказались вблизи погребка. Едва мы вошли, как посетители, тотчас же узнавшие полковника, пригласили его выпить. В ту же минуту он позабыл обо мне. Поднявши предложенный стакан, он принялся с увлечением повествовать о своих цирковых успехах, то ли истинных, то ли мнимых. Рассказывая о том, во что я не верил, он как бы потерял меня из виду или сам скрылся от моего взора в бурном вихре своего повествования.

Никем не замеченный, я покинул погребок. Встретивши местного жителя, я спросил его:

— Если идти вверх по склону, далеко ли до соседнего городка?

Ответы прохожего походили на эхо:

— До соседнего городка?

— Да. До соседнего городка.

— Вверх по склону?

— Да, вверх, по дороге через плоскогорье.

— Через плоскогорье?

— Да.

— Через плоскогорье примерно часа три или четыре.

— Вернее, четыре, а не три?

— Вернее, четыре, а не три.

— Велик ли там город?

— Велик ли там город? Как сказать…

Если местный житель говорит, что идти надо четыре часа, это значит часов шесть или даже восемь. Кто знает? Во всяком случае, расстояние слишком большое, чтобы пускаться пешком. Надобно ехать верхом, но, чтобы получить обратно моего мула, я должен заплатить хозяйке за постой. И тут мне пришло на ум сыграть с полковником скверную шутку. Не такую уж, впрочем, и скверную шутку, просто я задумал маленькую месть; и даже не месть, я всего лишь решил попытаться распорядиться по-своему тем, что мне принадлежит. Я отправлюсь на представление, встану в дверях загона и буду принимать плату за вход; когда же Королевский Кондор начнет свой номер, я возвращусь на постоялый двор, заплачу хозяйке половину долга, оседлаю мула, возьму немного денег на дорогу, остальные же оставлю хозяйке для полковника.

План мой чрезвычайно мне нравился, и я преисполнился бодрости и веры в себя. Наконец-то я стану хозяином положения и смогу поступать так, как сам сочту уместным. Никто не сможет упрекнуть меня в чем бы то ни было. Ни Королевский Кондор, когда кончит свои пируэты на канате, ни полковник Самудио, когда получит на постоялом дворе свои деньги и своего коня. К тому же я никогда больше с ним не встречусь, никогда в жизни не увижу усов, торчащих как у дьявола из феерии, и высоких блестящих сапог. Совесть меня не мучила, ведь я поступал так, лишь защищая себя. Принявши это решение, я почувствовал такую бодрость и такое удовлетворение, каких не испытывал с того самого дня, когда ринулся очертя голову в бесконечную военную авантюру.

Я снова пришел к загону, отогнал любопытных и уселся возле двери на обитом кожей стуле. Народ постепенно прибывал. Некоторые принесли с собою стулья, желая устроиться поудобнее, большинство же осталось стоять. Каждый входящий клал мне в руку монету. Тут были и почерневшие медные сентаво, и серебряные монеты с полустертым изображением и зазубренными краями; последние, впрочем, попадались редко. Испанские и мексиканские реалы, французские серебряные монеты и шиллинги с Антильских островов встречались мне и прежде; но некоторые монеты я видел впервые: с изображениями бородатых королей, без цифр и с надписями на непонятном языке. В один карман я клал сентаво, в другой серебро и мысленно подсчитывал выручку. Три песо, два реала, четырнадцать человек; пять песо, три реала, двадцать три человека; семь песо. Толпа в загоне шумела.

В моих набитых карманах набралось уже больше двадцати песо, когда в сопровождении множества поклонников появился Королевский Кондор. Он по-прежнему щеголял в сапогах со шпорами. Подойдя ко мне, он осведомился, какова выручка. Она показалась ему недостаточной, и он сказал, что следует подождать, пока соберется побольше публики. Затем он приказал музыкантам играть, а мне — известить его, когда сбор достигнет сорока песо.