Дождь в Париже

Это было неожиданно, но так ненатурально, что Топкин стал искать камеру. Наверняка снимают любительский фильм про раскаявшегося этнического головореза. Не нашел. Сделалось неловко, и он вышел.

– Как знак какой-то, – бормотал, чтоб хоть как-нибудь объяснить себе увиденное. – Как знак… Да какой знак, кому? Я-то при чем?.. Действительно, завалил человека, а теперь прощения просит, боится, что поймают и посадят. Специально и время выбрал – почти ночь.

Прямо за Сакре-Кёр, он знал, начинаются неблагополучные кварталы эмигрантов, и потому пошел направо, отыскивая знаменитые кабачки Монмартра. Где-то они должны быть здесь, где-то здесь…

Поддувал ветер, и каждый порыв становился все более пронизывающим и сырым. Ветер нес новый заряд дождя. Вот-вот хлынет.

Захотелось теплого, горьковатого от старости вина. Топкин редко пил вино, но иногда возникала потребность, кровь просила себя зарядить. Крепкий алкоголь будоражил или усыплял мозг, а вино разгоняло кровь. Недаром вино ассоциируется с кровью, какие-то об этом даже пословицы есть.

Топкин попытался вспомнить, чтоб убедить себя, что вино действительно необходимо.

– Да необходимо, необходимо, – остановил смешную внутреннюю игру в убеждение. – Необходимо пропустить бокал сухого французского вина.

Темный переулочек вывел на ярко освещенную, словно обогретую этими огнями площадь. Первые этажи домов вокруг были заняты магазинами, забитыми магнитиками, кружками, майками с Эйфелевой башней, Моной Лизой… В центре площади росло несколько деревьев, под ними – скамейки, на которых сидели выпивающие и влюбленные. В одном из домов играл аккордеон.

Раньше ресторанчика Топкин нашел винный магазин и без долгого блуждания вдоль стеллажей выбрал бутылку мерло за шесть евро. Парень на кассе быстро понял его жест, вытянул штопором пробку. Понял и следующий жест – снял пробку со штопора и воткнул в горло бутылки.

– Мерси, – сказал Топкин с удовольствием.

Сел на край скамейки – рядом целовалась парочка, – сделал глоток. Вино было таким, какое хотелось, – комнатной температуры, слегка горьковатое, мягкое.

Он чуть не сказал «кайф», но в последний момент заменил его на «хорошо».

– Хорошо-о-о…

«Кайф» говорить было как-то неловко самому себе. Не подросток. Да и возможен ли настоящий кайф в сорок лет? Любое, даже самое приятное ощущение сразу отравляется гноем прошлых проблем, гадостей, обломов.

Вспомнилось, как он пил вино в прошлый раз. Это как раз совпало с последним общением с девушкой. Не с сексом, а именно общением.

Все шло к сексу. Девушка молодая, но явно опытная, смелая, боевая. Этакая усовершенствованная модель Женечки.

Женечка была создана в конце девяностых, а эта – в начале десятых, на пятнадцать лет позже. И в ней было меньше романтики, тяги куда-то мчаться, общаться круглые сутки, бесконечно впитывать окружающее. Но она, эта усовершенствованная по имени Тая, тоже много читала, училась хорошо и легко, была бодра и наверняка горяча во время совокуплений.

Топкин познакомился с ней в клубе «Горыныч», где отметил свое сорокалетие, а потом частенько бывал после отъезда жены и сына.

В «Горыныче» можно было отвязно, на всю катушку поплясать и не услышать неодобрительно-угрожающее «бухой орус бешаный» от трезвого пока что тувинца, пообщаться с незнакомыми, откровенно без кавалеров русскими девчонками, посмотреть легкий стриптиз… В «Горыныче» Топкин сбрасывал хоть часть того шлака, что нагорал на душе.

И вот появилась Тая – Таисья – двадцатилетняя третьекурсница кызылского госа.

«Юрфак, будущий прокурор», – представилась она, улыбаясь, как шоугерл.

«А не страшно это здесь афишировать? – спросил Андрей. – Может, я срочару получил по милости прокурора и вот откинулся наконец».

«Ты? – Она пригляделась и опять улыбнулась. – Не-ет, ты и в армии не был, и вообще – слегка, правда, побитый жизнью, но абсолютный кидалт».

«Кто?»

«Кидалт. Человек, который не хочет взрослеть».

Помнится, Андрей тогда очень возмутился, стал доказывать Тае и ее подруге, что он взрослый, абсолютно самостоятельный мужчина, работает монтажником конструкций ПВХ, ветеран в их бригаде… Хорошо, что вовремя остановился, завершил свое возмущение на шутливой ноте:

«Но если и кидалт, то очень латентный. Сам я своего кидалтства не ощущаю».

«Каждый мужчина латентный кидалт, – сказала Тая. – Знаешь афоризм?»

«Смотря какой». – Андрею нравилось, что она сразу перешла на «ты», без церемоний.

«В каждом мужчине скрывается маленький мальчик, а в каждой девочке – взрослая стерва», – и взглянула на него так, что он сразу понял: она не против общаться дальше. Такие взгляды ему посылали часто, но давно, лет в двадцать-тридцать, а теперь он их почти на себе не ловил.

Через два дня они сидели у него дома и пили вино.

Звучали песни из подборки в Таином «ВКонтакте» – большинство их Андрей никогда не слышал, но они ему нравились. Тая была одета в легкую, сползающую с плеч кофточку и тонкую юбку выше колен. Колготок на гладких розоватых ногах не было.