Дождь в полынной пустоши

Самой удивительно, сколь легко далось её признание. Возымела ли действие нудная бубнежка Старого Лиса, судить не по одежке и уму, а по потенциалу полезности. Накопилось ли опыта переосмыслить полученные от старика знания, снизошло ли озарение в тяжкую минуту безысходности, или же Гусмар ненароком расшевелил муравейник её злого отчаяния, но ей просто-напросто необходимы приверженцев. Собственные, а не подаренные, приставленные или одолженные. И на роль одного такого, напрашивался (не сам, а следуя логике поступков) Поллак. Человек, которого она почти ненавидела. Не терпела уж точно. И если искать объяснения включению его в миньоны[59], а искать их все-таки придется, то на первый случай вполне сгодятся и такие, унгриец обойдется дешевле остальных и справится значительно лучше. Хотя бы потому…

— …Потому как родственники худшие из сволочей, которых наживешь, или заведешь, — учил канцлер. — Они вечно чем-то недовольны, они вечно чего-то от тебя хотят и требуют. Ты им вечно чем-то и что-то обязан и должен. Титулы, землю, деньги, должности, привилегии. Они считают себя вправе советовать, обижаются, когда им отказывают и первыми забывают все, то хорошее, что видели от тебя.

О друзьях и близком приятельстве Лис отзывался едва ли мягче. Старого эгле Сатеник толком не знала, но не поленилась справиться о значении богато рассыпаемых эпитетов: мачесаг, оурат и хэнзир. Перевод никак не отнесешь к похвале.

Поллак не родственник, не друг и они не состоят в приятельстве. Он ей никто! Что многое упрощает и одновременно усложняет их будущие взаимоотношения.

— Уместно сразу оговорить сумму. Отдельно за сведения об убийцах и награду за их поимку, — разложил по полочкам Брайт. Вроде бы не занятый ничем, он нити происходящего вокруг не упускал.

— Пятьдесят и пятьдесят, — щедр Лоу, подозрительно молчавший весь совет.

Гаус выжидал занести решение. Маршалка сумма не смутила, смутила Латгарда.

«Вы рехнулись? Такие деньги за дохлого провинциала?» — выдало обеспокоенность канцлера его покрасневшее лицо.

— Достаточно сорока за все, — слегка урезал требование амольсунартий.

— И двадцать на поминальные молитвы, — запросила Арлем. В этот момент её не любили ни Латгард, ни Брайт.

Чтобы сказали члены Высокого Совета, умей хоть кто из них подглядеть в мысли унгрийца?

«Пожаловал бы двести, да не поймут. Не меньше девятисот, на покойнике выручил.»

Но чего не дано, того не дано и слава богу. Совет оказался в счастливом неведенье о доходности с мертвеца.

С затратами согласились, прописали и закрыли прения о розыске повинных в гибели Дрэго аф Гарая, награде за их поимку и ограничении самоуправства унгрийца.

— Второй и наиболее значимый вопрос, требующий взвешенного отношения…, — фраза затянута до бесконечности, — … вопрос о погашении долга инфанта Даана.

Сатеник ничего бы не обсуждала. Ничего касающееся «инфанта Даана». Опустить из словосочетания любую составляющую, не означает изменить ситуацию. И порознь и врозь «инфант» и «Даан» выводили её из себя. И слова и человек, стоявший за ними.

«Даан — наследник, а она только дочь короля. Незыблемость некоторых вещей отбивает всякую охоту любить. Ему королевский венец, ей Гусмар или Анхальт или все сразу,» — раздумывал Колин над неестественной бледностью гранды. — «Ни замуж, ни штатгальтером ей не хочется. И выбирать между двух зол, она не намерена.»

— Хочу услышать ваше мнение?

— Саин Даан просил содействия в отсрочке, — недовольно напомнил Гусмар. Ей напомнил! Остальные альбиносу постольку поскольку. — И не настаивал на оплате. Я не слышал и НИКТО не слышал и намека на оплату.

«Правильно, укажи где её место. Может быстрее созреет указать, где твое,» — одобрил Колин колкую прямоту ставленника солеров.

Одобрение Гусмару ни к чему. Как и добрые советы. Он их достаточно слышал в отчем доме. К примеру такой.

— Желательно объездить кобылу, до того как нарядиться в красное платье венчания, — поучал родитель, понимая сложность и неустойчивость ситуации с браком. — Обрюхатишь до срока, вовсе отлично. Причуд убавится. И у короля и у нее.

Габор несогласия не выказывал, но практиковал выездку обитательниц «Шелкового шлейфа», по семи штиверов за ночь.

На долю «необъезженной кобылы» не перепадал даже обязательный ежедневный букет цветов из одиннадцати роз, предписанный куртуазными менестрелями в качестве знака особого внимания.