Дождливое лето

Потом пришлось долгонько ждать попутной машины в тени чахлых деревьев. Их подхватил полупустой автобус. Устроились на заднем сиденье, и скоро Лиза опять дремала у него на плече. Жаль было, что она не увидит здешних окрестностей, причудливо-извилистой горной дороги — таких почти не осталось в Крыму, но жаль было и тормошить ее — досталось бедняге. Да и прелесть этих скупых, засушливых мест с серыми шиферными обнажениями, покрытыми кое-где клочковатой травой, с колючками терна, шиповника и держидерева, с жалкими деревцами порослевого дуба по сердцу далеко не каждому, а только человеку своему, знающему, любящему…

Автобус подбросил их к старой части Алушты, к рынку. Давно Пастухов не был здесь. Когда-то эти маленькие, приземистые домишки из камня-дикаря, бывшие торговые ряды, закоулки, дворики, узкие, кривые улочки казались провинциальными, жалкими, неинтересными, скучными, потому что были с детства привычны. А сейчас и в них, остатках древнего города, лепящихся вокруг башен времен Юстиниана, нашел свою прелесть. И уже думалось: жаль, если на них когда-нибудь поднимется чья-то рука. А ведь поднимется. И стекляшка современного универмага, построенного здесь, была зримым тому подтверждением.

Впрочем, универмаг оказался кстати. Зашли купить Пастухову рубашку — не ходить же по городу-курорту в майке (неприлично) или в свитере (явно не по сезону). Поскольку положение было безвыходным (хоть чем-нибудь, а прикрыть наготу надо), то и настроились соответственно — на юмористическую, сколь это возможно, волну. А в результате пережили, выбирая покупку, несколько забавных минут, и Пастухов вышел в новой рубахе без всяких дурных чувств, справедливо полагая, что здесь его все равно никто не знает, поэтому можно надеть что угодно.

Время шло к шести. Пора было поесть и подумать о ночлеге. Переполненные общепитовские точки отнюдь не привлекали — решили обойтись остатками походных припасов, подкупив кое-что на рынке. Получился роскошный натюрморт. Помидоры Лиза выбрала какого-то экзотического лилового сорта. Они были плоские, разлапистые, легко ломались и на изломе казались покрытыми изморозью, перцы были один другого ярче, поистине красавцы перцы, лук — сочный, крупный, но без стрелки, соленые огурчики — маленькие, упругие, хрустящие и ароматные…

Устроились на скамейке в тенистом, укромном уголке, который удалось найти не сразу. Однако уже вскоре появился молоденький милиционер, с деланным равнодушием прошел мимо.

— Не распиваем, — негромко, но внятно сказал ему вслед Пастухов.

— Опять задираетесь… — усмешливо заметила Лиза немного погодя.

— Наоборот, облегчаю человеку жизнь и службу… Тем более что нездоровый интерес вызываете у него вы, а не я.

— Я? — переспросила Лиза.

До чего приятно было так вот болтать за совместной трапезой, безобидно поддразнивая друг друга.

— Да. Есть в вас что-то опасное, будоражащее воображение…

— Однако…

— И все-таки. Я в своей пролетарской робе вне всяких подозрений. Сразу видно: ни чеков, ни бон, ни тем более валюты. Скромный труженик пера…

Ночлег нашли недалеко от троллейбусной станции. Квартирная хозяйка проявила было желание пообщаться. Полистав паспорта, спросила:

— Вы что — нерасписанные? И живете врозь?.. Вот и у меня дочка. Сколько ни говорю — как горохом о стенку. Ничего, мол, мать, в современной жизни не понимаешь. А что понимать, когда третий аборт делает… У вас, конечно, другое дело — люди в возрасте, а она у меня молоденькая, двадцати еще нет…

— Извините, — сказал Пастухов, — мы устали. Спать будем.

— Где ж это вы бродили? Нет чтобы пожалеть себя. Не сидится людям…

— Извините. — Пастухов постарался придать голосу твердость. — Нам завтра вставать в половине шестого.

— Да я каждый день в пять встаю…

— Извините. Спокойной ночи.

— Какая ночь, когда программа «Время» еще не кончилась…

Однако ушла. Ушла, оставив после себя, как отраву в стоячей воде, неприкаянность.

— Зачем вы ее так? — упрекнула Лиза.

— Не смог иначе. — И вдруг взорвался: — Не переношу душевной глупости, именно глупости, юродства, выставления напоказ своих несчастий. Кто мы ей, чтобы говорить об абортах дочери?

— Может, потому и говорит, что чужие, завтра уедем, и можно не бояться пересудов.

— Тогда зачем сует нос в чужие дела? Или это входит в сервис? Полотенца бы лучше поменяла…

— Погаси свет, — остановила его Лиза и стала раздеваться.

14

С той женщиной, квартирной хозяйкой, я готов признать свою неправоту: заподозрил, что за червонец, который она вполне бессовестно содрала с нас, глядя на надвигавшуюся ночь и грозившие дождем тучи, она хотела не только дать нам пристанище, но и навязать в порядке принудительного, так сказать, ассортимента свои откровения. Умысла не было, получилось случайно. Одиночество, неприкаянность плюс толчок, который дало изучение наших паспортов…

Натруженные руки, варикозные ноги, морщинистое, темное лицо, дряблая шея этой женщины говорили о нелегкой жизни, вызывали сочувствие. Она была всего лет на пять старше меня, а выглядела старухой. Хотя, с другой стороны… Стоп. Не будем об этой другой стороне.