Дождливое лето

«Юлий Мансуэт, родом из Испании, стал солдатом и проходил службу в рядах Стремительного легиона. Дома он оставил малолетнего сына, который вскоре подрос, был призван императором Гальбой в Седьмой легион». Во время усобицы они оказались в противоборствующих лагерях. Сын, «случайно встретив Мансуэта на поле боя, смертельно его ранил; обшаривая распростертое тело, он узнал отца, и отец узнал сына. Обняв умирающего, жалобным голосом стал он молить отцовских манов (духов-покровителей) не считать его отцеубийцей, не отворачиваться от него. «Все, — взывал он, — повинны в этом злодеянии; один солдат — лишь ничтожная частица бушующей повсюду гражданской войны!» Он тут же выкопал яму, на руках перенес к ней тело и воздал отцу последние почести. Это сначала привлекло внимание тех, кто находился поблизости, потом остальных. Вскоре по всей армии только и слышались возгласы удивления и ужаса, все проклинали безжалостную войну, но каждый с прежним остервенением убивал и грабил близких, родных и братьев, повторял, что это преступление, — и снова совершал его».

Это происходило в 69 году.

Рушились устои, размывались основы, падала нравственность. («Правду стали всячески искажать — сперва по неведению государственных дел, которые люди стали считать себе посторонними, потом — из желания польстить властителям или, напротив, из ненависти к ним. До мнения потомства не стало дела ни хулителям, ни льстецам».) Осталось только мечтать «о годах редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет, и говорить, что думает», между тем судьбы государств и народов решались на солдатских сходках…

«Не поддаваясь любви и не зная ненависти», надо было увидеть и оценить эти приметы. Тацит увидел и оценил. С тоскою прозрел, что ждет державный Рим, и это прозрение толкователя Сивиллиных книг перебросилось за горизонт, оно отдается в человеческих сердцах поныне.

Есть великие книги, в которых можно отыскать строки, злободневные для любых времен. Одна из них — сочинения Тацита, написанные в пору драчливой юности человечества, когда оно только подходило к эпохе главных своих конфликтов. В этом старик сродни самым молодым из гениев, которые понимали и чувствовали то, что по обычным меркам понять и почувствовать не дано.

Но хватит отступлений, обратимся к «Анналам», вернее, к той конструкции, которую построил на их основе Олег.

Удивительное дело: что может быть эфемернее словесных конструкций и в то же время — что на свете прочнее их?.. Олегово построение, наверное, не из самых крепких, но мы пытались расшатывать его так и этак — устояло. А начал он, как всегда, издалека:

— Как я понимаю, Авл Дидий Галл был одной из палочек-выручалочек этого сукина сына императора Клавдия…

Говорилось это усмешливо, с почесыванием растительности на лице, так, будто один из высших римских сановников Дидий Галл и сам император были Олегу хорошо знакомы.

— Тацит в двенадцатой книге своих «Анналов» вспоминает Дидия дважды. Определенно не испытывает к нему добрых чувств, но и оставить без внимания не может. Есть у него пассаж: «обремененный годами и почестями, Дидий предпочитал действовать через доверенных лиц и их руками наносить поражения врагу». Первый раз у Тацита Дидий возникает здесь, в Крыму, в связи с усобицами и смутами, а потом Клавдий срочно перебросил его на запад в Британию, где тоже поднялась заварушка…

Меня вдруг буквально пронзила (не побоюсь громких слов) эта улыбчивая Олегова вальяжность. Подумалось: неужели вот так когда-нибудь будут говорить о нас, о наших временах? Конечно. А чем мы лучше других? Будут. Да ведь кой о чем  у ж е  г о в о р я т — то академически спокойно, будто выставляя отметку по поведению, а то и с юмором.

— …Нас, однако, — продолжал Олег, — интересует первое упоминание. Цитирую: «Между тем Митридат Боспорский, лишенный власти и богатства и скитавшийся по чужим землям, узнал, что римский командующий Дидий с главными силами своей армии ушел из Боспора…»

Как завораживает эта размеренность старинных писаний! Читаешь с таким чувством, будто держишь в руках хорошо сработанную, красивую и нужную вещь. Приятно.

— Боспор — это ведь рядом. Керчь, Керченский полуостров, — говорил между тем Олег. — А дальше была вот какая история… Только чур не путать Митридатов. Их было много. Самый знаменитый, с которым воевали Сулла и Помпей, — Митридат Великий, он же Понтийский, он же Митридат Шестой Евпатор. А еще были Митридат Мидийский, Митридат Армянский, Митридат Пергамский и упомянутый Тацитом молодой человек, с которым получилось весьма странно. Сначала Клавдий сделал его боспорским царем, а спустя пять лет вдруг прогнал, посадил на престол его братца Котиса. Проводил замену, кстати говоря, все тот же Дидий Галл…

— С чего бы это их меняли? — спросил я.