Читаем Дождливое лето полностью

Что же касается молодого Митридата, то после поражения он выторговал себе жизнь, был доставлен в Рим и с позором выставлен на Форуме. Его показывали толпе: вот тот, который покушался, пытался, дерзал… И так будет с каждым, кто поднимет руку…

Но почему не бежал, не скрылся, не затерялся в степи?! Неужто и тогда это было невозможно? Я всегда поражался этой невозможности для человека (даже в те времена) исчезнуть и скрыться.


…И, наконец, еще одно отступление — как бы постскриптум к этой главе. Несколько запоздалый, надо признать, постскриптум.

Как получилось, что я вдруг сполз на рассказ от первого лица и этим, быть может, сбил с толку, а то и раздражил кого-нибудь? Было — «он», стало — «я»…

Нечаянно. Для меня самого это оказалось неожиданностью. Каюсь.

Никаких претензий на новации в области формы здесь нет. Более того — боюсь, что этим покажу как раз свою беспомощность.

Есть вещи, которые не то что не хочется — язык не поворачивается говорить о себе. И я начал рассказывать о некоем Пастухове, по возможности держа дистанцию от него. Благо фамилией не удивишь — сколько нас, Пастуховых!.. Но, как видно, переоценил свою способность отделить себя от рассказчика. И прорвалось: «Я, Пастухов А. Н., думаю то-то и то-то…»

Странным образом оказалось, что и в таком рассказе есть свое удобство, что временами это дает возможность быть даже более откровенным. Только и всего.

Надеюсь, что это чистосердечное признание смягчит кого следует, а я уж буду продолжать как получится, как смогу.

3

С утра, едва успели позавтракать, нагрянули гости: один из хозяев здешних угодий и с ним двое. Предупредили, что после обеда начнется охота, а это значит, за пределы лагеря и раскопок — ни ногой. Хозяйство-то заповедное, но и охотничье…

«Надеюсь, понимаете?..»

«Да-да, конечно».

«Чтоб полный порядок…»

«Не сомневайтесь», — заверял Олег.

Нет, гостями этих визитеров назвать было нельзя: быстрый, инспектирующий взгляд, уверенная повадка. А с другой стороны — суетливость, некоторая даже искательность Олега: хочешь жить — умей вертеться. Археологи-то — временные жильцы, неожиданные постояльцы, а истинные хозяева — вот они.

Зоя в разговоре участия не приняла. Она вообще не отличалась светскостью, с детства была букой. Взяла планшет и ушла вместе со всеми на раскопки.

«Могла бы и остаться…» — подумал было Пастухов. Старший из визитеров (впрочем, старшим ли он был? разве что по возрасту…) как раз спросил о последних находках — хотел, видимо, «угостить» ими своих спутников. И тут роль хозяйки взяла на себя дежурившая в тот день на кухне Ника.

— Как хорошо, что вы напомнили! — в обычной своей восторженной манере воскликнула она. — Вы нашего Посейдончика видели? Другого такого нет ни в лондонском Британском музее, ни в парижском Лувре… Это не иначе как миниатюрная копия какой-нибудь гигантской статуи. А Гермес! Вам нужно обязательно посмотреть на него! Уникум!

Еще совсем недавно Пастухов готов был бы ручаться, что девчонка говорит — как птичка поет: без всякой задней мысли, просто выражает свои восторги, а сейчас сдерживал ухмылку: здорово они спелись с Олегом в стремлении произвести впечатление на почтеннейшую публику… Британский музей, Лувр… Однако ведь правда, все правда. Жаль только, что приходится выдавать ее в такой балаганной манере. Правильно, видимо, сделала Зоя, что ушла.

— У вас даже стряпухи становятся ценителями искусства… — заметил один из сопровождавших, сдержанно улыбаясь.

Олег уже вышел, отправился в штабную палатку за находками, а оставить это без ответа не хотелось, и Пастухов тоже включился в игру:

— У нас нет стряпух. И Вероника Сергеевна не стряпуха — просто ее очередь дежурить на кухне. Вероника Сергеевна художник из Государственного исторического музея в Москве.

Отбрил. Объяснил, так сказать, «who is who». Однако нужно ли это было делать?

А наибольший интерес гостей вызвали золотые монеты и статуэтка Гермафродита — Олег знал, что показать, чем удивить.

Гермафродит и впрямь был странен. Разглядывая его накануне, Пастухов невольно подумал о непредсказуемости художественных решений. Статуэтка в передаче  с у т и  замысла была, если это применимо к данному жанру, предельно лаконична — две детали, всего две детали для передачи мужского и женского естества. Была она в этих деталях предельно, до наива реалистична, но также и предельно условна. Гостей привлекло то, что относилось к реализму. Улыбнувшись, переглянулись.

— И много вы наковыряли этих кругляшей? — спросил, беря в руки золотой статер, Главный Хозяин (главный ли?).

Как тут не вспомнить: показывая монету Пастухову, Олег трогать ее не дал — только открыл коробочку.

— Ну что вы, — сказал Олег. — Таких статеров во всем мире раз-два и обчелся.

— Во всем мире раз-два, а у вас, глядишь, кубышка… — подмигнул Главный Хозяин.

— Дело не в золоте, — возразил Олег. — Вот мы нашли такой же, только фальшивый, бронзовый с позолотой. А для науки цена ему не меньше, чем золотому.

— Для науки — может быть, — хохотнул Хозяин, — а если зубы вставлять?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза