Дождливое лето

Разговор перевела на другое Ника. Словно забыв о свойственной ей восторженности, она спросила буднично и озабоченно:

— Как же с водой будем? Если предполагается охота, то машина к нам после обеда не придет — не пропустят…

— А вы попросите наших гостей-хозяев, — как бы посоветовал Пастухов. — Может, дадут своего «козлика» на полчаса привезти пару бидонов от источника, а мы им пока раскопки покажем. Вряд ли откажут даме…

— Ой, и правда! — радостно воскликнула Барышня. — Сделайте, пожалуйста!

Вот тут и отыгралось объяснение Пастухова «who is who».

— К сожалению, нет времени, — сказал тот из сопровождающих, которого «отбрил» Пастухов.

— Ничего, — хохотнул Хозяин, — мужики у вас здоровые — пару бидонов и на себе притащат.

— Кстати, познакомьтесь, — сказал Олег. — Наш гость из столицы — журналист Александр Николаевич Пастухов.

Раньше надо было знакомить. Да и помогло ли бы? А так получалось, что представил одного из мужиков, которым предстояло тащить снизу от источника бидоны. Визитеры называть себя и руки протягивать не спешили, только глянули чуть внимательней прежнего, потому и Пастухов лишь кивнул головой.

С тем и расстались.

Ника залилась смехом:

— И надо же!.. С чего это вы взяли, что я — Вероника, да еще Сергеевна, и к тому же художница?

— Был уверен, — с деланной серьезностью ответил Пастухов.

— То есть? — теперь уже по-настоящему удивилась она.

— А вы никогда не пытались, глядя на человека, представить, кто он и как его зовут?

— Кто он — пробовала и почти всегда ошибалась, как вы со мной. Что это у вас художницы на уме?.. — Она спросила лукаво, с растяжкой, явно намекая на Даму Треф и давая возможность сказать что-нибудь в ответ, но Пастухов предпочел пренебречь этой возможностью. — А угадывать, как зовут человека, по-моему, вообще пустое.

— Но я имею в виду другое. Не как зовут человека по паспорту, а как его  д о л ж н ы  были назвать.

— Не понимаю.

— Ну вот, например, я знаю женщину, которая терпеть не может свое имя Изабелла и просит, чтоб ее называли Наташей…

— А мне мое нравится. Никакая не Вероника, а просто Ника.

— Но вы совсем не победительница… Вы из тех, кого нужно брать за руку и вести…

— И снова ошиблись. Я знаете кто? Химик. Назло маме. Она хотела, чтобы я стала врачом.

— Назло?

— Ну во всяком случае — вопреки. В этом году закончила и собираюсь в аспирантуру.

— Все это хорошо, — сказал Олег, — а как быть с водой?

До источника было километра два, и при этом метров двести вниз по склону. Неужто и в самом деле переть на себе эти чертовы бидоны?

— Не пойму, зачем ты так хотел понравиться этим людям? — спросил Пастухов.

— Характер такой, — с некоторым раздражением ответил Олег. — Хочу, чтобы все меня любили. Жизнь заставляет. По идее, как должно быть? Каждый делает то, что ему положено. Мы должны исследовать памятник, а кто его должен охранять, когда нас нет? Они. Их территория. Заповедник. Кордоны. Егеря. Даже вертолеты летают — боятся пожаров. Ну и поглядывали бы. Прошу: поглядывайте. И закон этого требует. Там даже сказано: на землепользователей возлагается ответственность, и так далее, и тому подобное. А попробуй заставить их выполнять этот закон.

— Погоди, — сказал Пастухов, — а что может случиться?

— Чудак. Ты посмотри вокруг. Где мы? На самом краю яйлы. Рядом лес. Можно подойти — никто и не заметит. В войну самые партизанские места были. Я сам пешочком наведывался прошлой зимой, чтоб посмотреть, все ли в порядке, и никакие егеря не заметили. Опять-таки — возвышенность. Нас здесь не видно, а перед нами все как на ладони. И рядом дорога. Можно не только подойти, но и подъехать. С лопатами и кирками. В тот раз я, кстати, видел какие-то следы… А памятник — таврское это святилище — лежит как на блюдечке. Разграбить его — раз плюнуть. Глубина культурного слоя в пределах полуметра, и это давно уже не секрет… У некоторых людишек в городе уже видели кое-что о-о-очень похожее на наши находки…

— Неужто?..

— Да-да. Как к этому относиться? У меня сердце болит… Браконьерам-то плевать на все, кроме золота и серебра. Черепки, стекляшки и железки их не интересуют. В лучшем случае выбросят, а то и растопчут от злости. А тут попадаются фрагменты такого античного стекла!.. Да если и ничего не найдут, все равно насвинячат, нарушат слои, исказят картину.

— И ты…

— А я, поскольку ничего требовать не могу, прошу, молю и заискиваю: будьте добры, пожалуйста, ради бога — вы же видите, какой я хороший, какие все мы хорошие. Поглядывайте. По возможности дайте нам спокойно работать, а когда мы уйдем, все-таки поглядывайте, не оставьте своими милостями…

— А если без юродства? — сказал Пастухов. — А просто взять и написать в газету?

— Думал уже. Боюсь. Польза будет ли, неизвестно, а вред — точно. Одни — вроде сегодняшних гостей — обозлятся, а другим — браконьерам — сами дорогу укажем.

— Браконьеры, по тому, что ты говоришь, и так все знают, а эти — пусть злятся. Лишь бы дело делали…

— Не говори!

— А чего ты от них, собственно, хочешь?

— Чтобы осенью, когда мы уйдем, взяли территорию под охрану.

— А они?

— Говорят, что она и так охраняется.

— Ну.